Сопоставление оригиналов трех известных писем духовника с их «переводами» в томе 1 «Писем и бумаг Петра Великого» позволило нам составить «алфавит» индивидуальной старо-русской скорописи духовника Петра Васильева, а затем с его помощью достоверно прочесть обнаруженное четвертое письмо протопопа¹⁷. (Процесс «расшифровки» документа можно в деталях проследить на нашем сайте ivan-nikitin, в разделе "Новые материалы", Часть 3.).

     Если, по примеру археографов XIX века, внести в архаичную скоропись очевидные орфографические и синтаксические поправки, никак не меняющие смысла слов и фраз, то получим текст из следующих пяти предложений:

                                                                                Ил.2. Оборот листа 174

 

Как можно видеть, в опорном листе были прорезаны окна, в которые и «вставлены» оригиналы, с точечной приклейкой по полям, свободным от надписей.
     Нужно сказать, что работа по систематическому сбору и сохранению документов, поступавших к Петру I, началась только с 1704 года, после назначения А.В. Макарова кабинет-секретарем царя. На ил. 2 в верху оборота опорного листа стоит, как видим, регистрационная отметка входящих бумаг «В — 49». В той же строке находится некая надпись, включающая, весьма вероятно, дату регистрации документа «В 1704(?) ..», а ниже, похоже, — подпись регистратора, представляющая собой, возможно, автограф самого кабинет-секретаря Петра I, Алексея Васильевича Макарова: «Мака...(росчерк)».
     А еще ниже — четкая надпись, нанесенная как раз на обороте обнаруженного письма (ил. 2). Она — адресная:

 

«вручи сие послание Петру алексеевичю».

 

Эта строка прописана куда более старательно, чем фразы на лицевой стороне письма. В ней, по крайней мере, слова: «Петру алексеевичю» нанесены, несомненно, той же рукой, что и аналогичное сочетание двух слов в тексте на лицевой стороне.

     Ведь только печатью строгого инкогнито царя можно объяснить то, что «архангельский» протопоп в адресе на обороте бумаги, передаваемой третьему лицу, позволяет себе письменно именовать самого монарха, как какого-то соседа по московской усадьбе, просто по имени-отчеству, «Петром алексеевичем». По тем временам — дело неслыханное даже для самой высокопоставленной персоны. Напомним, что аналогичный адрес на обороте «воронежского» письма того же протопопа имел совсем иной вид:

 

«... великому государю Петру Алексеевичю».

 

Таким образом, совершенно экзотическая фамильярность в адресации четвертого письма немедленно помещает его в уникальную «ауру» инкогнито царя во время путешествия Великого посольства 1697-1698 гг.

     Месяц, помянутый во фразе № 3 его текста, уточняет датировку письма: апрель 1698 года. В этом месяце Великое посольство сидело в Амстердаме, в томительном ожидании государя, все еще находившегося на острове, в английском Дептфорде.

     Двигаясь дальше, обратимся к тексту на лицевой стороне обнаруженного письма протопопа П.В. Васильева. В сохранившейся части преамбулы этот духовный пастырь изъявляет беспокойство - не о физическом здоровье, как во всех прочих письмах, но о здоровье душевном, причем на определенном отрезке времени, от «вхождения» до «схождения». В том апреле месяце государь временно пребывал, повторим, в еретической Англии. Так что здесь протопоп перекликается с известным посланием к царю патриарха Адриана из Москвы в Амстердам, в котором сквозят опасения за душу православного царя в гнездилище еретиков. А поползновения обольстителей действительно были, и многократные. О том должны были знать в московской патриархии - по доношениям Ивана Поборского, штатного священника Великого посольства.

    Перейдем к фразе № 3 в письме протопопа: «Я, грешник, апреля по девятое число живу». Она немедленно ассоциируется с упоминавшейся выше записью от 1 апреля 1698 года в расходной книге подьячего М. Волкова, ставящей на посольское кормовое содержание, пока только с 1-го по 8-е апреля, дуэт «священника Василья с сыном». Судя по тексту, и четвертое письмо протопопа — ответное. Похоже, царь Петр, получив в близкой Англии соответствующее извещение из Амстердама, вопрошает, поставлен ли прибывший на посольское довольствие.

     Только в четвертом письме, во фразе № 2, протопоп использует множественное число: «а про нас изволил...» и упоминает «милость государя» в связи с неким «молодчим». В проступающем контексте содержания письма этой милостью на двоих должно было быть указание протопопу доставить родственного отрока в Голландию.
     Сам факт вызова Петром I человека к Великому посольству, через Европу, из Москвы в Амстердам — совершенно экстраординарный. Известен только царский вызов инженера Якова Брюса, по открывшейся настоятельной надобности. (Тот прибыл в Амстердам 19 декабря 1697 года)¹⁸.

     Еще большее удивление вызывает кратковременность пребывания протопопа в Амстердаме - после утомительного сухопутного путешествия по Европе (морская навигация еще не открыта).

     Сопоставим даты. «Священник Василий» был поставлен на посольское довольствие с 1-го апреля, а уже через две недели, 15 апреля, по приказу третьего великого посла, протопопу выплатили «дорожные» деньги как назначенному к отплытию на корабле, снаряжаемом к Нарве¹⁹. Правда, обстоятельства, как мы видели, задержали священника в Амстердаме по крайней мере до 25-го декабря, до пасхальной службы.
     Выходит, отъезд царского исповедника был назначен в Великий пост, не дожидаясь возвращения из Англии его царствующего послушника. А ведь Петра так ждали в Амстердаме - к Пасхе. (Вовремя вернуться царю помешала буря на море).
     Так что назначение конкретного времени отплытия духовника определялось корабельной оказией. Оно не могло быть самостоятельным решением дьяка П.Б. Возницына, всего лишь «технического» третьего посла.
     Значит, кратковременность визита протопопа в Европу была задана заранее, несомненно, директивой самого царя. Получается, Петра не слишком беспокоила забота об очищении души от накопившихся в Европе грехов на великопостной исповеди духовнику.
     Отсюда вытекает неизбежный вывод о том, что в глазах молодого Петра I вся многотрудная миссия слабого здоровьем протопопа сводилась к привозу в Европу племянника, талантливого отрока Ивана Никитина, будущего основоположника русской светской живописи.
     В свете такого внимания к подростку Ивану не стоит удивляться и решению Петра I, перед отбытием к Вене, оставить в Амстердаме посольского «штатного» дьякона Тимофея «для ученья щурупного дела». По всей видимости, на еретической чужбине мальчугану нужен присмотр. Тот дьякон Тимофей должен был знать отрока, племянника духовника, еще по Москве, поскольку сам служил в Кремле в «церкви Воскресения Христова, что у В. Г-ря вверху», вместе с посольским священником Иваном Поборским²⁰.
     И вот этот факт «заморского» вояжа кремлевского протопопа с «молодчим» означает, что еще в Московии молодой Петр I приметил талантливого отрока Ивана Никитина, племянника своего личного духовника Петра Васильева. Он означает, что, появившись впервые в Европе, встретив там образцы великого европейского живописного искусства, попозировав самому Кнеллеру, молодой Петр I уже тогда оценил место изящных искусств в желанном статусе признанной европейской державы.
     И первым русским учеником, назначенным им к овладению мировым художеством, был отнюдь не мало одаренный Андрей Матвеев, отправленный в Голландию только в 1716 году, а, задолго до того, - талантливый отрок Иван Никитин, в году 1698-м.

     Подведем финальный итог нашего исследования. Раскрытие смыслов двух исторических документов — выдержек из расходной книги Великого посольства и обнаруженного четвертого письма протопопа Петра Васильева, сведение их в единую смысловую совокупность составило корпус строгого документального доказательства нашей гипотезы об «амстердамской» юности живописца Ивана Никитина.

     Такая база позволяет выдвинуть следующий тезис — гипотезу о личности амстердамского учителя живописи, выбранного или одобренного царем в Амстердаме для отрока Ивана Никитина.

     Начнем тему с известного историкам рассказа архитектора М.Г. Земцова о голландском ученичестве Ивана Никитина, записанного Я. Штелиным²¹ не позднее 1743 года²².

     Историки отвергают этот источник, как содержащий заведомо ложные сведения.. Теперь же, в свете документально установленного факта прибытия отрока Никитина в Амстердам, его достоверность придется оценивать под иным углом зрения. И отобрать в рассказе к проверке новые конкретные биографические данные.

     В своем повествовании М.Г. Земцов, давний знакомец и доверенное лицо ссыльного живописца Ивана Никитина, живописует некий разговор именно в Амстердаме юного Ивана Никитина с царем, определившим отрока к обучению художеству.

     Если в том сообщении архитектора устранить упоминание мифического царского «секретаря Никитина», то в тексте не останется ни единой детали, заведомо неправдоподобной. Ведь доподлинно известно, что задержавшийся на 4 месяца в Англии Петр I, возвратившись в Амстердам, находился там с 29 апреля по 15 мая включительно. За это время он не мог не встретить юного Никитина в месте компактного проживания посольских в постоялой «гостинице» на верфях Ост-индской компании.

     Знатный архитектор М.Г. Земцов, многоопытный к моменту своего рассказа Штелину, определяет голландского наставника юного русского ученика как «одного из лучших живописцев в Амстердаме». Указанной очень высокой кондиции в том, 1698-м, году вполне соответствовала фигура амстердамского художника Маттеуса Вулфрата (Matthijs Wulfraet,1648-1727), предложенная нами ранее в учителя Ивану Никитину²³ .

     Ведь Петр I, по известному свойству своего характера, предпочел бы лично понаблюдать за работой живописца, рекомендованного в учителя одаренного русского мальчика Ивана Никитина. И именно Маттеус Вулфрат есть тот единственный из когорты амстердамских живописцев, чье имя упомянуто в документах Великого посольства. Именно он, Маттеус Вулфрат, получил из посольской казны деньги за работу над изображением русского царя Петра I, (видимо, не сохранившемся)²⁴.

     Наконец, явно не заказная картина М. Вулфрата «Портрет пожилого человека», написанная в 1695 году, то есть всего за два года до прибытия Великого посольства в Амстердам, имеет ту же самую редкую особенность (двоеточие), что и сигнатура Ивана Никитина под портретом царевны Прасковьи Иоанновны 1714 года

(«M: Wulfraet.F.’1695.»; «Ivan N: A: 1714 28 septemb»)²⁵.

     Конечно, в Амстердаме указать молодому царю из далекой Московии именно на М. Вулфрата должен был некий местный резидент, достойный, однако, его царского доверия. Из расходных книг подьячего М. Волкова и одного письма амстердамского негоцианта Христофора Бранта²⁶ видно, что именно ему, Кристоффелу (Христофору) Бранту, посольские поручали в Амстердаме, помимо нужных закупок, еще и наем голландских наставников для обучения русских учеников, в частности, корабельному делу. Этот добрый знакомый Петра I - еще по архангельским путешествиям молодого царя - имел, как и его отец Эно Кристоффел Брант, большие коммерческие интересы в России, в Архангельске и Москве. Помимо прочего, Христофор Брант, при нужде, служил России и своим кошельком²⁷. И именно Х. Брант, чуть позже, организовывал нелегальные поставки голландского оружия, столь значимые для России в начавшейся войне со шведами.

     А портрет его отца, упомянутого Энно Кристоффела Бранта, из всех многочисленных амстердамских художников второй половины XVII века писал никто иной, как преуспевающий живописец Маттеус Вулфрат²⁸.

     Более того, художник Маттеус Вулфрат был в Амстердаме чуть ли не домашним живописцем богатой купеческой фамилии Брант. Голландский историк Harry Donda, современный «историограф» Кристоффела Бранта, указывает, что живописец Маттеус Вулфрат создал не только изображение отца негоцианта, но и портреты Hilletje, матери семейства, и двух сестер: Helena и Anna²⁹.

     По совокупности названных причин М. Вуфрат является, с высокой вероятностью, фигурой первого учителя живописи Ивана Никитина. Педагогические же способности этого амстердамского художника позволит оценить тот факт, что его другая ученица, собственная дочь Маргарет Вулфрат, стяжала в Амстердаме собственную известность - как живописец.

     Но чему же учил этот голландец юного московита? В Национальном музее в Амстердаме хранится двойной портрет кисти Маттеуса Вулфрата, написанный всего за три года до прибытия Великого посольства: «Портрет джентльмена и дамы в интерьере». (1694. Амстердам. Рийксмузеум). Анализ изображения показывает, что вещь Маттеуса Вулфрата конца XVII века содержит очевидные признаки старой доброй голландской манеры. Значит, этот художник устоял под напором франко — фламандских веяний, столь сильным в Голландии к концу XVII века.

     Следовательно, именно уроки живописи национальной голландской школы с ее ясно различимыми приметами в стилистике (малые размеры картин, кажущаяся статичность фигур, обращение не к толпе, а к единицам)³⁰ и, отчасти, в технике, должен был получать в Амстердаме юный Иван Никитин. Именно их следы стоит искать в ранних произведения вернувшегося в Россию молодого живописца. И мы их указывали в своих публикациях³¹.

     Вернемся в заключение к рассказу М.Г. Земцова, близко знавшего Ивана Никитина. В нем особого доверия заслуживают конкретные цифровые данные. Ведь этот практикующий архитектор и строитель, несомненно, привык к точности в цифрах. Имеем в виду указание им возраста отрока Ивана Никитина — около 14 лет в 1698 году - и длительности его обучения — точно 6 лет.

     А вернулся он в отечество в 1704 году. Как известно из архивного документа Оружейной палаты, в 1705 году среди получающих жалование членов гравировальной команды Адриана Шхонебека единожды появляется имя Ивана Никитина.

     Нетрудно представить себе, сколь радикально изменилось наше восприятие фигуры Никитина, его творческих возможностей, когда выяснилось, что годы формирования личности живописца проходили не в Московии начала XVIII века, а в атмосфере европейского города Амстердама, зажиточного и вольнодумного.

     Но тот процесс начинался не с «чистого листа». Конечно, православная религиозность Ивана Никитина закладывалась еще в Москве, с самого раннего детства. Вся его родня была плоть от плоти духовного сословия³². Иван Никитин с самого начала сознательной жизни был, несомненно, пропитан богопочитанием «греческой веры».

     Но уже его общим начальным образованием ведал, по всей видимости, просвещенный амстердамский житель, Илья Федорович Копиевский (Копиевич), издатель, переводчик, поэт, писатель.

     Но уже его общим образованием ведал не приходский дьячок, а, по всей видимости, просвещенный амстердамский житель, Илья Федорович Копиевский (Копиевич), издатель, переводчик, поэт, писатель. Этот словесник, польско-белорусский выходец, владел славяно-русским языком. Его эрудицию может характеризовать следующий факт. Голландский купец Ян Тессинг, имевший деловые связи с Россией, в 1700 году в своей славянской типографии в Амстердаме напечатал в переводе Копиевского «Притчи Эссоповы» вместе с «Гомеровой Ватрахиомахией» с 47 голландскими гравюрами, являющееся первым изданием русского перевода древних писателей.

     По сохранившимся письмам этого просветителя из Амстердама видно, что именно он, по крайней мере с 1699 года, «образовывал» русских учеников в Амстердаме³³. Вот и Петр Петрович Пекарский сообщал, что И.Ф. Копиевский, цитирую, «кроме издания книг, давал уроки русским князьям и боярам, бывавшим в Амстердаме, по повелению царя»³⁴.
     К 1705 году Иван Никитин представлял собой — по тем московским меркам — европейски образованного двадцатилетнего человека. И не по чудесному наитию, самоучкой, постигал юный Никитин основы живописи европейской школы, а систематическим изучением, под руководством известного амстердамского художника.

     Такое коренное изменение представлений о личности художника, о его интеллектуальных возможностях, технической подготовке как профессионального живописца - не может не стать толчком к фундаментальному переосмыслению его известных произведений. И в качестве «бонуса» дать в руки ключи к выявлению в запасниках целого ряда ранних работ Ивана Никитина, потерявших связь с его именем.

     Именно эти вещи живописца представляют собой особый интерес. Потому что они должны отражать феномен личности молодого художника, той, что сложилась к 1704 году, к моменту его возвращения в из Европы в московское отечество. Он, этот феномен, является невиданным ранее синтезом дух остро конфликтующих сущностей: старо-московских родовых корней, заложенных в детстве и отрочестве и еретического вольномыслия, довлевшего в годы созревания личности.

     На родине живописца ожидал неминуемый процесс адаптации к московской среде.

Такие вещи 1720-х годов, как изображения усопшего Петра или напольного гетмана, создавал человек уже иного мировосприятия. Его хорошо, на наш взгляд, иллюстрируют «флорентийские» письма Ивана Никитина.

     Так, 16 августа 1718 года Иван Никитин, старший группы из 4-х флорентийских пенсионеров, направляет письмо П.И. Беклемишеву, царскому агенту в Венеции, ответственному, по его мнению, за задержки денежного довольствия россиян³⁵.

 

«О сем продолжително разговаривать не есть время. Нам требовать повелено всегда от вашей милости, понеже мы вручены и отданы в опеку вам. И как ваша милость имеете об нас приказ, так нас и ведите, так нас и храните».

 

Как видим, живописец пеняет своему родовитому куратору, стоящему куда выше на иерархической лестнице, да еще в манере, по тем временам неслыханной. И, наконец, самые интересные нам назидательные строки, говорящие о нравственных мотивах Никитина:

 

«,...ваша милость хочеш нас оставить здесь в поношении и поругании, ибо что колико нас касается, толико и вас касаетца, или честь, или безчестие и срамота».

 

Характерен комментарий к письму Т. А. Лебедевой³⁶: «Перед нами встает человек сильный духом, умный, умеющий ясно и просто излагать свои мысли. Он прекрасно сознает свое место в жизни и полон чувства собственного достоинства».

Обнаружение амстердамского периода юного живописца открывает истоки анахроничного стиля письма, восходящие к годам взросления Ивана Никитина в вольном городе Амстердаме.

     Но второе из флорентийских писем Никитина показывает уже некоторую эрозию свободолюбивого духа, его начавшуюся адаптацию к российским реалиям.

...О том свидетельствует появление разумной сдержанности в обращении к реальному распорядителю казны, значительно более важному, чем Беклемишев, начальнику, - Кабинет-секретарю царя А.В. Макарову. Датированное тем же числом, письмо начинается с положенного обращения: «Высокопочтенный Господин наш патрон».

Флорентийские письма мастерового Никитина и в самом деле подписаны не надлежаще «Ивашкой», а «Иваном Никитиным». Вот только авторы биографий живописца упускают в комментариях слова, предшествующие столь достойной подписи. А они звучат совсем не по-амстердамски: «Высокопочтеннаго Господъства Пресмирнейший и преданнейший раб»³⁷.

     Так что такие вещи 1720-х годов, как изображение напольного гетмана, создавал человек уже иного мировосприятия, более адекватного окружающим реалиям.

     Самое счастливое и удачливое время в жизни Ивана Никитина наступило после возвращения из Италии в Петербург к Пасхе 1720 года. Продолжалось оно до кончины императора 28 января 1725 года.

     Но настоящие бедствия в его жизни начались после смерти Екатерины I, последовавшей 6 мая 1727 года. Они не могли не разрушить душевное равновесие стареющего художника³⁸ , не завершить радикальную трансформацию его мироощущения, не обратить мысли к поиску объяснений и утешения в вере своих предков, не подвигнуть к созданию произведений на духовные сюжеты³⁹.

     Это доказывают такие свидетельства, как упоминание в одном из текстов Я. Штелина о живописных работах Никитина на евангельские темы, и опись Сырейщикова от 1737 года имущества московского дома Ивана Никитина, уже несколько лет сидевшего в Петропавловской крепости. Из нее видно, что на стенах всех трех палат жилого этажа доминируют большие картины на полотне на евангельские же темы, по-видимому, написанные самим художником.

     Адекватное понимание творческого мышления художника Ивана Никитича Никитина, глубинного содержания его произведений - невозможно без правильной расстановки главных вех биографии этого основоположника отечественной светской живописи.

 

     Иван Никитин был чрезвычайно одаренной, яркой и сложной личностью. Его жизненный путь, состоявший из крутых поворотов судьбы, - уникален. Он, Никитин - герой будущего  литературного полотна. Тема ждет большого русского писателя.

     

 

1 Андросов С.О. Живописец Иван Никитин. 1998. С. 14, 17.

2 Котельникова И.Г. Новый портрет работы Ивана Никитина // Культура и искуство Петровского времени. Л., 1977. С. 183.

3 Андросов С.О., с.24.

4 Головков В.П. Феномен живописца Ивана Никитина. СПб. Нестор-История. 2015. С. 10-43.

5 Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными, изданные по Высочайшему повелению... ., т. IX. СПб, 1868.С. 913-1036.

6 Н. Устрялов. История царствования Петра Великого. Путешествие
и разрыв с Швециею. СПБ, 1858. Т. З. Приложение VIII. C. 572–576. Документ «список Пиллау», несущий пометки руки второго великого посла Ф.А. Головина, опубликован Н.Г. Устряловым в известном труде1858 года. В нем упомянуты и штатный священник Великого посольства Иван Поборский, и даже повара, трубачи и «карлы».

7 Памятники..., т. IX, с. 971.

8 Там же, с. 991.

9 Там же.

10 Протопоп П.В. Васильев владел в Москве, в частности, большим каменным домом у Всехсвятского моста. Его унаследовала Федосья, вдова протопопа. Попадья Федосья, дочь родоначальника Никитиных, овдовев около 1715 года, завещала родовое московское домовладение «в приходе у Ильи Пророка» другому своему племяннику, Ивану Дмитриеву.

11 Головков В.П. Юность русской живописи. 2021. С. 93-94; 131.

12 Памятники..., с. 971, 984.

13 Письма и бумаги императора Петра Великого. (ПиБ), т. 1, СПб, 1887, с. 594-595.

14 Протопоп, например, варьирует рукописную форму букв даже в одном и том же тексте. В наличии - характерные для священнослужителей того времени церковные архаизмы и сокращения слов.

15 Вряд ли этому стоит удивляться. Духовник молодого Петра I принадлежал к не слишком образованному старо-московскому духовенству, представители которого, в отличие от, скажем, будущего местоблюстителя патриаршего престола Стефана (Симеона) Яворского, или грядущего «универсально ученого» Феофана (Елеазара) Прокоповича, таких университетов, как Киево-Могилянская академия, не кончали.

16 РГАДА, ф. 9, оп. 4, кн. 53, литера «В», лист № 174.

17 «...душу Грь Гдь твою сохрани (о)т вхождение тв(ое) (до) схождение твое отныне и до века како тебя пр(и)ч(а)стного Г(о)с(по)дня петра алексеевича Хр(и)стосъ м(и)л(о)стию своею хранила про нас изволил аще малодчим напаметовал по своей милости и я грешник апреля по девятое число живу Пожалуй Петр алексеевич прикожи ко мне б писал о своем здравии архангелской протопоп петр васильев бога молит».

17 ПиБ, т. 1, с. 594.

18 Проявление в Голландии Я. Брюса, не великой персоны, не стоило обставлять тайной, оно никак не компрометировало инкогнито Петра I.

19 Памятники..., т. IX, с. 984.

20 Памятники..., т. VIII, с. 591.

21 Я. Штелин. Любопытныя и достопамятныя сказания о императоре Петре Великом. СПб, 1786. С. 177.

22 М.Г. Земцов умер в Санкт-Петербурге 28 сентября 1743 года.

Я. Штелин вступил в заведование художественным департаментом при с.-петербургской Академии в 1741 году. В том же году, последним в жизни ссыльного Ивана Никитина, он был «реабилитирован» через помилование. Вряд ли Я. Штелин рискнул бы расспрашивать Земцова, а тот рассказывать о государственном преступнике в страшное аннинское время. Следовательно, рассказ Земцова был записан, по всей вероятности, в 1741-1742 гг.

23 Головков В.П. Феномен живописца Ивана Никитина. 2015. С. 36-44.

24 Памятники..., т. IX, с. 981.

25 Головков В.П., с. 40.

26 РГАДА, ф. 9, оп. 7, с. 1 об., д. 2.

27 19 мая 1695 года, в письме в Москву А. Виниусу из Нижнего, царь указал дьяку: при «заплате за мартиры и бомбы», если не хватит казны, «вели заплатить Бранту».

28 Головков В.П. Юность русской живописи. СПб, Нестор-История, 2021. с.24, примечание 17.

29 Chistoffel van Brants en zijn hofje, Geschiedenis van het Van Brants Rus hofje vanaf 1733. Auteur: Harry Donga, uitgever: Verloren BV Hilversum 2008. Г. Донда. Кристоффел ван Брантс и его двор. 2008. С. 145.

30 Линник И.В. Голландская живопись XVII века и проблема атрибуции картин. 1980. С. 36-37.

31 Головков В.П. Мир живописца Ивана Никитина. СПб. Нестор-История. 2019. С. 19-27.

32 Основоположник, Никита Иванов, дед Ивана, был священником в приходе московской церкви Ильи Пророка. Двое его сыновей: Никита, отец будущего живописца, и Филарет также стали священниками, а дочь Федосья вышла замуж за священника Петра Васильева.

33 РГАДА, ф. 9, оп. 8, кн. 1, с. 22, № 29, 30.

34 Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. Т.1. СПб. 1862. С. 527.

35 Головков В.П. Феномен живописца Ивана Никитина. С. 106-113.

36 Т.А. Лебедева. Иван Никитин. 1975. С.74-75.

37. С.О. Андросов. 1998. С. 190.

38 Головков В.П. С.145-168.

39 Там же, с. 168-175.

 

© В.П. Головков 2021