Заключение. Иван Никитин, большой русский художник (с. 309-310)

(с. 309)Посмотрим еще раз на портрет Павла Полуботка (ил. 80), на освещающий его лицо красноватый свет, идущий снизу, от багровых языков пламени на отворотах кафтана. Этот знаковый символ расширяет сюжет, продолжая его за грань запечатленного мгновенья. Но он открывает нам нечто гораздо большее, чем провидческое предсказание близкой судьбы напольного гетмана. В нем —сама суть личности человека, сидящего в этот момент под проницательным взглядом художника Ивана Никитина.

Этот свет —рефлексы огня, что прорывается изнутри, от сердца, —к уму той пассионарной личности, каковой, несомненно, был Павел Леонтьевич Полуботок. Они наполняют произведение поэтической риторикой: таинственным, мистическим веет от этих всполохов. Как и от апокалиптического всадника в туче за спиной Шереметева в его гравированном портрете (ил. 7), или сумрачного, дьявольского отблеска на лице царя Петра (ил. 17), или жутких сцен в облаках над головой Венеры на обнаруженном холсте (ил. 67). Как от страдальческой гримасы фантома на мантии, покрывающей усопшего Петра (ил. 93), или взрывной волны складок на подушке, исходящей от головы упокоившегося императора в том поразительном, поэтическом реквиеме (ил. 92). (Подобным образом мог бы попытаться изобразить исход души, скажем, русский символист Серебряного периода в начале XX века).

Мрачным обаянием тайны наполнена вся историческая картина Ивана Никитина "Венера, раненная стрелой Амура" (ил. 50). Ее чутко уловила Н. А. Яковлева: "Даже не зная сюжета этой картины, ощущаешь в ней некую прекрасную и трагическую тайну. Она в склонённой, словно против воли, голове Венеры, в её невесть куда и снова —словно бы против воли —устремлённом и не видящем, противящемся видению, взоре, в её удерживающем и одновременно словно бы отстраняющем сына жесте руки, во взметнувшемся, словно порывом бури взметённом покрывале —над застывшей статикой её тела. В тёмном, то ли ночном, то ли предгрозовом небе над гладью тёмной воды с разлитым на ней таинственным лунным светом. И всё это —в особом пространстве богини, куда не доносится виноватый голос сына, лепет его оправданий. Мать не видит стрелы, ранившей её грудь, не ощущает боли от раны: сын остался в ином, чётко и жёстко ограниченном пространстве. В его центре —стрела, виновница страданий матери, причина, которая отдалила её от сына, (с. 310)оставив его где-то внизу, у земли. А она, богиня Венера, уже вся во власти неведомого вихря страсти, сопротивляться которому не в силах даже она, богиня любви, ибо и её будущее, и ожидающее её страдание предопределены всесильным роком".

Если бы не громадное опережение во времени, автора этих картин можно было бы назвать предтечей русских романтиков и символистов. А в некоторых произведениях русского изобразительного искусства последней трети XIX века ощущаются как будто спиритические флюиды от тени давно ушедшего и забытого живописца Ивана Никитина (см. Приложения).

Со своей стороны, гравированный портрет Б. П. Шереметева, портреты гетмана Скоропадского, княгини А. П. Голицыной, двойной портрет цесаревны Анны Петровны и Карла Фридриха Голштинского, портрет П. П. Шафирова, помимо их высоких художественных достоинств, отметим за тонкую, умную и язвительную иронию, свойственную лучшим образцам художественной сатиры грядущих европейских времен.

Думается, что шедевры Никитина оставались столь долго недопонятыми как раз по причине анахронизма и его художественной манеры, и самого образа мысли этого художника. Никто не ждал таких глубин от живописца самого начала русской светской живописи. Тем более, от самоучки, каковым его ложно считали.

Результаты, изложенные в этой и предыдущих книгах автора, дают, на его взгляд, основание утверждать следующее.

1. Фигура Ивана Никитина, благодаря уникальности как художественного метода, так и угла зрения живописца, перемещается в первые ряды европейских художников.

2. Во всей русской живописи нет более яркой фигуры художника, более самобытного таланта, выросшего на столь скудной почве, чем Иван Никитич Никитин.

Его фундаментальная роль в становлении русского изобразительного искусства пока до конца не осознана. Ведь долгое время многие полотна Никитина, пусть и утратившие связь с его именем, висели в Императорской Академии художеств и других местах на виду у замечательных русских живописцев плодотворного XVIII века: Лосенко, Боровиковского, Левицкого, Рокотова. Они все просто не могли, пусть подсознательно, не подтягиваться под высокую планку этих полотен.

Масштаб фигуры Никитина в художестве соизмерим с трагичностью судьбы и его самого, и его произведений. В ней сплелись и жестокая прижизненная случайность, и, во времена Анны Иоанновны, трусливая нечистоплотность первых собственников вещей этого "государственного преступника", и слепота Василия Матвеева, творившего кумира из своего ординарного отца. И менее простительные деяния искусствоведов, размашисто решавших участь русских шедевров. Совокупность всех указанных обстоятельств делает Ивана Никитина фигурой национального масштаба, ждущей будущего классика отечественной литературы.

© В. П. Головков, 2017

Владимир Павлович Головков
Возрождение живописца Ивана Никитина
Текст настоящего издания
печатается в авторской редакции.
Оригинал-макет А. А. Крыласов
Дизайн обложки С. В. Буракова
Подписано в печать 29.06.2017. Формат 70×100/16
Бумага офсетная. Печать офсетная
Усл.-печ. л. 27,14
Тираж 500 экз. Заказ № 967
Отпечатано в типографии
издательства «Нестор-История»
Тел. (812)622-01-23