Глава 1 (продолжение 2)
В ходе той Ливонской войны за «древние вотчины, земли отчич и дедич», в 1558 году, русские войска уже штурмовали и Дерпт, то бишь Юрьев Ярослава Мудрого, и Нарву, то бишь новгородский Ругодив. Тогда Ивану IV не удалось удержать земли предков, открыв России выход к морю. Как на нашей гравюре, русский государственный орел пролетел мимо важнейшей цели. Тем славнеепобеды нынешнего государя.При праздновании успехов 1704 года —взятия Дерпта и Нарвы, изящная аллюзия в гравюре на неудачи давней Ливонской войны, была и уместна, и полезна. Однако, она потребовала свою цену. Отсылка к прошлому технически сложна, ее обнаружение тогдашним старо-московским зрителем предполагало в нем и определенную склонность к размышлениям, и познания в истории отечества. Не разумнее ли было обозначить врага, просто поместив тощего, потрепанного шведского льва непосредственно перед разинутым клювом русского орла? Но тогда не было бы сцены давно ушедших лет, исчезла бы связь времен, —центральная мысль всего составного сюжета.
(с. 46)Но и это не исчерпывает сложности замысла автора рисунка. При внимательном рассмотрении и небольшом изменении угла зрения корона Эрика вдруг преображается в подобие лица с искаженными чертами, выпученными глазами и разинутым в крике ртом (ил. 13).
Ил. 13. Фрагмент гравюры
Это уже связь далекого прошлого и грядущего, пророчество тотального разгрома шведа. В гравюре —предсказание славных дел: от грома пушек первой, азовской, победы Петра к окончательному триумфу государя, к завершению исторической задачи выхода к морям, к победе уже над вторым, еще более грозным, чем султан, врагом.
И все в одном рисунке. Вот так художник превратил тривиальный парадный портрет в целое драматическое повествование. Впрочем, гравюра должна была понравиться пытливому уму Петра I, ценителя любопытных "кунштюков".
Этот офорт рождает и несколько вопросов касательно технического качества травления рисунка на доске. Не правда ли, драпировка за спиной Петра I кажется блеклой несоразмерно с дистанцией от зрителя, а сцена штурма крепости совсем поглощена туманом. К том же бледные области на листе обширны и равномерно однотонны. Как будто и в самом деле весь задний план "плохо протравлен крепкой водкой", как посчитал Д.А. Ровинский55. Если он прав, то совершенно необъяснима грубая небрежность маститого гравера Шхонебека при выполнении монаршего заказа на парадный портрет по случаю великих событий. Но слишком резок контраст в тональности насыщенного первого, бледного заднего и совсем блеклого дальнего планов. Он был бы столь очевиден для печатника, что исключает предположение о выборочной небрежности мастера при набивании краски на доску перед печатью или недопустимых для его мастерской ошибок при травлении, в которых его обвинил Д. А. Ровинский. Следовательно, у подобной неравномерности в контрастности была своя причина, причем весьма существенная. Но посмотрим на рисунок с иной точки зрения. На втором и третьем планах листа обозначены ссылки к недавним и давно минувшим сражениям. Ихслабыйтонсоответствуетудалениюневпространстве авовремени. Это оно превратило образы прошлого в туманные фантомы памяти. К сегодняшней реальности относится лишь четкий первый план.
Подведем итог. Мы видим на листе вынесение части сюжета посредством фантомных образов за границы интервала времени центральной сиюминутной сцены. Другими словами, перед нами на гравюре сугубо индивидуальный художественный прием. В силу своей абсолютной уникальности для тех мест и времен, он эквивалентен безапелляционной художественной подписи самого Ивана Никитина.
Теперь, когда мы выяснили для себя имя автора рисунка, стало возможным рассмотреть несколько еще оставшихся вопросов к изображению. Во-первых, лицо Петра I смотрится слишком молодо для 1705 года, которым мы датировали гравюру, а его усики манерно опущены вниз. Во-вторых, царь, как известно, в те годы не носил на голове парик56. (с. 47)Следовательно, государя для гравюры Никитин рисовал, возможно, не с натуры. К тому же смущает различие авторских интонаций в гравированных портретах Петра I и Б. П. Шереметева (ил. 11 и 7 соответственно). Как будто первый из них был создан в светоносной барочной Европе, а второй —в сумеречной и грузной Московии. Кажется, что согласно такому критерию их можно ранжировать по времени создания: если портрет Петра I был сделан амстердамцем Иваном Никитиным сразу после приезда в Москву, то над образом Шереметева работал уже изрядно поживший в Московии художник. И это вызывает желание реконструировать обстоятельства создания Никитиным модели гравюры с портретом Петра I.
Рискнем предположить, что прием, оказанный царем молодому Никитину в 1704 году, существенно отличался от того, каким был удостоин этот живописец через 16 лет, в апреле 1720 года, после завершения стажировки в Италии. И во время Великого посольства, и годами позже Петр I не проявлял сколько-нибудь заметного интереса к изобразительному искусству. Кроме, конечно, гравюры, этого средства тиражирования изображений, нужных для стоящего дела.
Ему, чрезвычайно в то время занятому, несомненно, доложили между делом о возвращении молодого живописца. Не очень понятно, к какому практически полезному делу можно хоть каким-то боком пристроить пошедшего в рост недоросля. Разве что отправить рисовать в граверную, на подсобу Шхонебеку, загруженному учениками и госзаказами. Пусть тот усмотрит в нем надобность и испытает пригодность. Скорее всего, в тот год так оно и происходило. Получив от Шхонебека задание нарисовать портрет царя, Иван мог полагаться на амстердамский образ государя в своей памяти.
Есть основание, однако, допустить, что он имел перед глазами и более материальную модель. Данная гравюра описана в сборнике "Портрет Петровского времени. Каталог выставки" 1973 года57. Его составители отмечали: "Портрет представляет ряд загадок для исследователя. … Вызывает недоумение необычно пышный костюм Петра, большой парик". По нашему мнению, вызывающие недоумение загадки разрешимы, потому что именно так, как на данной гравюре, должен был бы выглядеть Петр I в 1697–698 годах в Амстердаме —на парадном портрете работы какого-нибудь местного художника. Совсем еще молодое лицо иконографически кнеллерова типа, с тонкими усиками книзу, роскошный голландский наряд, нелюбимый парик под щегольской шляпой, импозантная поза…. Таким должен был быть образ Петра I в работе Маттеуса Вулфрата, предполагаемого учителя Ивана Никитина, которую тот, напомним, "для образцу наметал" на гравировальной доске в Амстердаме и получил за это неплохие деньги из казны Великого посольства.
И в самом деле, в рамках нашей гипотезы об амстердамском ученичестве юного Ивана Никитина кажется вполне правдоподобным, что в последние год-два обучения Иван посылал для отчета в Москву какие-то свои штудийные работы. Скорее всего, с оказией, с почтой посла в Гааге А. А. Матвеева, через Андрея Виниуса, в Посольский приказ Ф. А. Головину или даже самому Петру I. А в баулах возвращавшегося в Москву из Амстердама Ивана, несомненно, находились не только голландские художественные материалы и кое-какие копии, но и собственные живописные работы, свидетели достигнутых успехов в ремесле58.
(с. 48)У юного Ивана Никитина был свой справочный оригинал —портрет молодого Петра I времен Великого посольства. Тот, что был сделан Маттеусом Вулфратом, предполагаемым учителем Ивана Никитина. Он мог послужить моделью при создании Иваном и собственных отчетных композиций, посланных или привезенных в Москву. И лечь в основу рисунка к азовскому юбилею, гравированного Шхонебеком в 1705 году. Роскошный портрет государя в цветущем возрасте тех азовских лет, арапчонок Ибрагим, под сенью православной державности, силуэты кораблей, штурмующих крепостные бастионы османов, —и битвы сего дня с грядущим победным венцом.
Вот такая сложилась у художника композиция к монаршему портрету в честь юбилея Азовской кампании и выхода, наконец-то, на Балтику.
1.12. Амстердамское образование Ивана Никитина (с. 48-49)
Нельзя завершить исследование гравированного портрета Петра I без ответа на еще один, уже последний, вопрос. В надписях под указанным портретом мы видим слово "император", титул, который Петр I примет в далеком еще 1721 году. Очевидный анахронизм, повергавший в смущение исследователей.
Нельзя не отдать должное виртуозности аргументов специалистов, сумевших его обойти. Но дело, конечно, в том, что на данном листе "император" —не титул суверена, а почетное звание победоносного воинского начальника, которым в республиканском Риме легионы награждали своего полководца после блестяще проведенной кампании. Разумеется, инвентор данной гравюры употребил слово "император" именно в указанном античном смысле. А это свидетельствует о его широкой образованности. Отсюда мы сделаем вывод, имеющий для нас первостепенное значение: рисовальщик, то есть Иван Никитин, должен был получить в Голландии основы не только художественного, но и классического общего образования.
Но тогда возникает другой очень важный вопрос. Да был ли в Амстердаме, в 1698 году, человек европейского кругозора, профессиональный учитель классического общего образования, который бы взялся давать частные уроки подростку, говорящему лишь по-русски? И на каком языке они могли бы общаться?
Удивительно, но такой неординарный человек действительно проживал в те годы в Амстердаме. Мы его вычислим все тем же методом исключения. Необходимость общения с подростком Никитиным посредством русского языка сводит число кандидатов всего к двум персонам: доктору Петру Постникову59 и словеснику Илье Копиевскому.
По своем возможностям Петр Постников, получивший диплом университета Падуи, очень подходил бы в качестве искомого учителя Ивана. Но он спешил в Лондон, так что пробыл в Амстердаме не столь долго, чтобы внести заметный вклад в общее образование Ивана.
(с. 49)Второй фигурой, годной на роль учителя Ивана, была не менее интересная личность —польско-белорусский выходец, Илья Федорович Копиевич или Копиевский (он сам писал свою фамилию то Kopiewcki, то Kopiewiz), владевший славяно-русским языком. Этим знанием воспользовался в Амстердаме Петр I, и нашел для него занятие —давать уроки русским, жившим в Амстердаме60.
О некоторых из них нам известно по челобитным Копиевского на имя царя61. Особенно жаловался Копиевский на бывших в Амстердаме русских "прикащиков" Василия и Алексея Филатьевых. На самом деле, братья принадлежали к известной купеческой фамилии, представители которой с середины XVII века состояли в высшей купеческой корпорации62. Вероятно, в Амстердаме братья были в то время "прикащиками" торгового дома своего отца, а попутно и курировали русских учеников, оставшихся в 1698 году в Амстердаме после отъезда в середине мая Великого посольства. Именно они оплачивали проживание и учение амстердамский московитов. Как жаловался царю Копиевский, эти негоцианты "дали мне парня тататюка на учение на целый год и уговорились платить 240 гульденов за харч, кроме учения. упросили его взять к себе и учить одного молодого русского"63. Когда по прошествии трех месяцев Копиевский стал домогаться положенных денег, Филатьевы забрали от него ученика и, "прибрав в драгоценное платье", отдали его "иному человеку на учение", не заплатив ничего прежнему учителю64. Конечно, у Копиевского были и другие ученики, которые, не дав повода для жалоб самому царю, остались, увы, безвестными.
Просветитель, известный переводчик и издатель, писатель, поэт Илья Федорович Копиевский (ок. 1651–3 сентября 1714), —человек, много сделавший для издания светской и учебной литературы на русском языке. Он родился в Белоруссии, обучался в Голландии, где принял протестантство. В 1697 году во время Великого посольства он познакомился с Петром I, который поручил ему перевод иностранных книг на русский язык65. Где учился Копиевский неизвестно, но определенное представление о кругозоре переводчика дает его знание польского, белорусского, русского, голландского, немецкого, латинского и греческого. Он поехал в Россию через несколько лет посл возвращения Ивана Никитина, в надежде на прибыльное книжное дело. Но в пути его пограбили, так что книгопродавца из Копиевского не получилось. Петр I пристроил его в Посольский приказ, к Г. И. Головкину, переводчиком. По имеющимся сведениям, Копиевский умер в 1714 году.
Трудно сказать в точности, чему именно он мог обучать юного Никитина. Несомненно, каким-то началам европейского образования. Латыни, быть может, каким-то другим языкам, вероятно, словесности (не отсюда ли вирши на гравюре Никитина). Непременно—азамантичнойт истории и мифологии.
1.13. Тимофей Васильевич Надаржинский, духовник Петра I (с. 49-55)
Вернувшийся в Москву Иван Никитин, после приветствия своих родных, должен был поспешить с визитом к одной очень влиятельной духовной особе, протопресвитеру Благовещенского собора Кремля Тимофею Васильевичу Надаржинскому. Этот священник стал в 1703 году духовником царя Петра I, заменив умершего Ивана Лаврентьевича Поборского66. В свою очередь предшественником последнего, напомним, был протопресвитер Архангельского собора Кремля священник Петр Васильев, дядя Ивана Никитина.
(с. 50)В предыдущей книге мы высказали предположение о том, что в 1698 году упомянутый священник Петр Васильев, оставляя в Амстердаме для ученья своего племянника четырнадцатилетнего Ивана Никитина, поручил —с одобрения царя —духовное окормление православного недоросля посольскому дьякону по имени Тимофей67. И этим дьяконом, как мы покажем, был никто иной, как Тимофей Васильевич Надаржинский.
Если это так, то именно он, близкий царю человек, мог оказать в Москве в 1704–705 годах необходимую поддержку возвратившемуся Ивану, напомнив о нем занятому государю. Существенность такого факта требует от нас дополнительного исследования амстердамских корней знакомства этих людей.
Мы показали68, что еще в августе 1697 года, по прибытии в Амстердам, посольский дьякон Тимофей был пристроен царем к обучению "всяким водяным мельницам". А 18 апреля 1698 года ему были выданы отъездные "дорожные" деньги, пять ефимков. Из текста посольской росписи видно, что он был назначен к отплытию в Архангельск третьим послом Возницыным. Но царь Петр I, вернувшийся из Англии 29 апреля, принял другое, крутое, решение. И в посольских документах появляется следующая запись от 6 мая: "дано кормовых денег дьякону Тимофею, … для того что он остается в Амстрадаме для ученья щурупного дела"69. С этой даты упоминания дьякона исчезают из денежных росписей Великого посольства, которое двинулось к Вене. Значит, его содержание пошло по другим статьям в не сохранившихся бумагах какого-то приказа, скорее всего, Посольского. Дядя Ивана Никитина, кремлевский священник Петр Васильев и посольский дьякон Тимофей были, несомненно, близко знакомы, поскольку дьякон, как и "штатный" священник Великого посольства Иван Лаврентьевич Поборский, служил в Кремле в домашней церкви, той, "что у Великого Государя наверху"70. Поэтому священник Васильев, с поощрением царя, вполне мог доверить дьякону Тимофею надзор над юным родственником, самым первым русским пенсионером, оставленным на чужбине в обучение живописи.
Трудно сказать, сколь долго обучался в Амстердаме "щурупному" делу дьякон Тимофей. Ремесло это, относящееся к креплению деревянных деталей судов, не простое, его не освоишь в одночасье. Известно, однако, что в Амстердаме одного россиянина обучал "шурупному" делу мастер Христофор Бранц и запросил он за труды свои ни много, ни мало —1000 гульденов. Правда, имя этого россиянина, как и дата документа, остались неизвестными71. Но за этой строкой в описи стоит плохо читаемая следующая приписка другой рукой: "сюда присоединено письмо Бранца 1697 годаиз Амстердама", вероятно, в силу близости по годам. Этим исчерпываются сведения о дьяконе Великого посольства по имени Тимофей.
Посмотрим теперь, что известно о царском духовнике Тимофее Васильевиче Надаржинском. Достоверные сведения о (с. 51)нем начинаются с 1703 года, когда он замещает умершего духовника царя Ивана Поборского. До этого момента его имя в документах эпохи не встречается, он как бы внезапно возникает из небытия. Правда, в биографической Словаре, издававшимся под эгидой А. А. Половцова, сообщается, что Тимофей Надаржинский родился, как будто, в 1660–670-х гг. и был сначала священником, а потом протоиереем в малороссийском селе Тростянце Ахтырского уезда72. Себе исповедника выбрал, разумеется, сам Петр I и, несомненно, человека, которого он очень хорошо знал, и который был снисходительнее на исповеди, чем консервативный духовник Петр Васильев.
Тимофей Васильевич Надаржинский с 1703 года был, по возможности, рядом Петром I, в том числе и во время его второго путешествия в Европу в 1716–1717 годах. В моменты мрачного настроения, когда царь недомогал, только он и врач допускались к государю. В начале 1725 года, во все время последней болезни Петра I, при нем постоянно находился его духовник, принявший последнюю исповедь умирающего царя73.
Убедившись в большом доверии, с которым Петр I относился к Надаржинскому, и, следовательно, весомость его предстательства перед царем в пользу явившегося Ивана Никитина, постараемся выяснить нужные нам детали его биографии —при всей скудости первоисточников. Из них наиболее содержательным является краткое сообщение в "Словаре достопамятных людей Русской земли", пятитомном труде, плоде двадцатилетних изысканий, изданном Дмитрием Николаевичем Бантыш-Каменским в 1836 году. Скрупулезность в подходе в материалу, опору на проверяемые источники он унаследовал от своего отца, известного государственного деятеля, историка и архивиста Н. Н. Бантыш-Каменского, длительное время руководившего Московским главным архивом Коллегии иностранных дел. Поэтому
мы с доверием отнесемся к следующему тексту Дмитрия Николаевича:
"ТИМОФЕЙ НАДАРЖИНСКИЙ, Духовник Петра великаго, сопутствовал ему в разных походах и был с ним в чужих краях 1717 года. Герцог Ришелье отзывается об нем, что Государь очень любил и уважал своего Духовника; что сей последний был ”крепкаго сложения и охотник до горячительных напитков”. В бытность Надаржинскаго в Париже, Ришелье пригласил его к себе на ужин и дал ему в собеседники одного маленького аббата из хорошей фамилии, который с четвертой бутылки повалился под стол, между тем Духовник Петра смотрел на это падение с геройским презрением(*). Петр великий пожа-ловал Надаржинскому 1-го марта 1712 года свой портрет, осыпанный алмазами в 350 рублей, для ношения на груди, и в разное время, до четырех тысяч душ в нынешней Слободско-Украинской Губернии. Он скончался в 1731 году. (*) см. Записки герцога Ришелье, изд. в Париже 1829 г. ч. 2, стран. 207".
Этот текст подтверждает особое расположение царя к своему духовнику и отчасти объясняет его причины. Нам удалось разыскать в издании "Молодик Бецкаго" 1844 года гравированное годом ранее Семеном Логиновичем Захаровым изображение упомянутого царского портрета, жалованного духовнику Надаржинскому (ил. 14).
Ил. 14. Портрет Петра I, жалованный Т. В. Надаржинскому
(с. 52)Что касается земельных дарений царя, то Надаржинскому в 1711 году была, помимо названного Д. Н. Бантыш-Каменским, жалована усадьба в Москве, у Каменного моста (А. А. Половцов). Отметим особо этот факт.
В цитированном тексте важно указание области, где находились жалованные Надаржинскому деревни. В неё входил малороссийский Ахтырский уезд, где, напомним, он начинал церковное служение. Стяжав богатства от щедрот государя, он будет жертвовать крупные суммы Ахтырскому Свято-Троицкому монастырю. Туда он удалится в 1728 году, будет пострижен под именем о. Товия, и там погребен ок. 1730 года74.
Эти данные не оставляют сомнений в происхождении Надаржинских —род из малороссийских земель Ахтырского полка. Они на западе граничили с Гадячским полком, а на востоке —с великорусской Белгородчиной. (Эти данные нам понадобятся в дальнейшем).
Мы располагаем описанием внешности Т. В. Надаржинского. В 1887 году А. Д. Твердохлебов писал: "В монастыре нам показывали прекрасно сохранившийся портрет протоиерея о.Тимофея Надаржинского. … 0. Надаржинский на портрете —величавый старик с выразительными карими глазами; голова его почти лысая; окладистая небольшая борода, как и волосы на голове —седые. Под портретом написано: Эпитафион или Надгробное надписание…". В тексте этого "эпитафиона" и содержатся вышеприведенные сведения из биографии Надаржинского75.
Из описания его внешности видно, что в 1728 году он был уже в совсем преклонных годах. Не молод он был и в 1703 году, когда стал духовным наставником самого царя. К тому времени он, несомненно, уже очень давно служил в Москве, раз был столь хорошо известен царю. Отсюда следует, что Тимофей Васильев Надаржинский, скорее всего, явился в первопрестольную из украинских земель еще в годы патриаршества Иоакима, до 1690 года, с волной малороссийского духовенства. А в царское окружение он мог попасть протекцией и патронажем земляка, Ивана Поборского, достигшего положения священника домашней церкви московских государей. Ведь, судя по родовым фамилиям, Поборские —малороссийские шляхтичи с польскими корнями, как и Надаржинские.
(с. 53)Теперь нам для того, чтобы связать Надаржинского с Иваном Никитиным, необходимо отождествить царского духовника Тимофея Надаржинского с неким человеком, о которой достоверно известно, что он служил дьяконом при священнике Иване Поборском в кремлевском храме "у государей наверху". А в 1697 году этот дьякон по имени Тимофей прибыл в Амстердам, сопровождая о. Поборского в свите Великого посольства, и в мае 1698 года был, как и подросток Иван Никитин, оставлен в Амстердаме на неизвестный срок. Задача кажется неразрешимой, разве что удалось бы подтвердить наличие у обоих персонажей одинакового и уникального "родимого пятна". Но именно это и произошло.
Начнем с фигуры дьякона Тимофея. Его служение в кремлевской церкви у священника Ивана Поборского подтверждается их совместной челобитной, поданной еще в Москве, об надлежащем материальном обеспечении просителей в свите предстоящего Великого посольства. Как странно, в этом документе на высочайшее имя, который наверняка будет доложен государю, нет указания фамилии одного из челобитчиков: "…бьют челом богомолец твой Собора Живоноснаго Христва Воскресения, что у тебя В.Г-ря вверху, поп Иван Поборский да дьякон Тимофей"76. Смешно предполагать, что указание в бумагах фамилии дьякона могло бы скомпрометировать инкогнито царя в предстоящем путешествии.
Но это только начало удивительных тайн вокруг фамилии кремлевского дьякона. В начале марта 1697 года Великое посольство со штатом в 250 человек тронулось из Москвы в Европу нескончаемой медленной процессией из тысячи подвод. Простояв некоторое время в Кенигсберге, и отправив часть людей обратно, 8 июня Посольство двинулось в портовый Пиллау. При отбытии посольства из Пиллау был составлен полный список отъезжающих в Амстердам.
Этот важнейший документ был впервые опубликован Н. Г. Устряловым в его знаменитом труде 1858 года. Он в некоторых местах "отмечен рукой Ф. А. Головина водою (курсив Н. Г. Устрялова)… Подлинный, без даты и подписи. Должен был составлен в Колберге пред отъездом в Голландию в июне 1697 года"77.
Ниже приведен фрагмент этого документа:
"Да с послы жъ:
Священникъ: Иванъ Поборскiй
Дьяконъ: Тимофей".
В списке из 190 персон, кроме дьякона Тимофея, бесфамильны только четверо самых последних служек: Никишка, Обрашка, Оброска да Гришка. Лакеи, обозный, повара, даже "карлы" достойно вошли в список со своими фамилиями. Сохранившиеся записи Великого посольства были тщательно собраны, изучены и опубликованы в фундаментальных "Памятниках дипломатических сношений…", в т. VIII и IX, изданных в 1867 и 1868 годах. Если в томе VIII опубликованы, в основном, важные документы, включающие царские грамоты и статейные списки, то в томе IX представлены куда более интересные в рамках нашей темы расходные книги подьячих, ведавших выдачей кормовых всем свитским и их челяди. Именно они позволили нам в предыдущей публикации указать на присутствие в Амстердаме подростка Ивана Никитина78. (c. 54)В первом из этих томов посольский дьякон упомянут семь раз, и всегда просто по имени —Тимофей, а во втором —шесть, и опять без фамилии. И это, заметьте, в строго отчетных денежных ведомостях, о выдаче под расписку "валютных" ефимков. Он там обозначен как "дьякон Тимофей", где указание "должности" однозначно идентифицировало получателя казенных средств79. Вот оно, искомое "родимое пятно бесфамильности" таинственного посольского дьякона Тимофея, оставленного, как и юный Иван Никитин, в Амстердаме в мае 1698 года.
Вернемся теперь к маститому Тимофею Васильевичу Надаржинскому, царскому духовнику с 1703 года, к цитированному выше сообщению о нем Д. Н. Бантыш-Каменского. Автора этих строк удивила странная особенность именно этого краткого очерка, уникальная для всего объема пятитомного издания, содержащего более пятисот описаний исторических фигур. Их фамилии следовали, разумеется, в алфавитном порядке —все, кроме Надаржинского. Его автор расположил не под литерой "Н", а под литерой "Т" — ТИМОФЕЙ НАДАРЖИНСКИЙ.
Иные щедры на упреки к труду Д. Н. Бантыш-Каменского. В частности, в том, что он помещает в свои очерки красочные новеллы, такие, как, например, рассказ о застольной крепости Надаржинского в противостоянии с французским аббатом в доме герцога Ришелье. Но славного историка нельзя заподозрить в злонамеренной выдумке этого замечательного анекдота, —он отослал нас к его источнику. Однако, среди претензий к нему не заметно обвинений в небрежности. Поэтому было разумно объяснить не регламентное место заметки о духовнике в его труде тем, что в петровское время тот вовсе не был известен под фамилией "Надаржинский".
Ее восстановило многочисленное потомство духовника. И это было ведомо Д. Н. Бантыш-Каменскому, автору пятитомного труда, сыну профессионального архивариуса, самолично изучавшему архивные документы Петровской эпохи и составлявшего их описи. Он-то знал, что малороссийский иерей Тимофей Васильев сын Надаржинский, появившись в России, по всей видимости, еще при патриархе Иоакиме, предпочел не упоминать свою родовую, слишком польскую, фамилию —Надаржинский. В противном случае человек из Малороссии, да еще с такой фамилией, скорее всего, не служил бы в московских церквях80. В Москве, правда, удержался Иван Поборский, вероятно, не как иерей, а как учитель Андрея, сына боярина Артамона Сергеевича Матвеева.
Разумеется, автор тут же устроил проверку сформулированной гипотезы. Ее было легко осуществить. Столь видная персона, как этот чрезвычайно разбогатевший землевладетельный протопресвитер кремлевского Благовещенского собора, не могла не отметиться в каких-то мирских делах. А те, в свою очередь, осесть в архивах Кабинета или Сената. Если наша гипотеза верна, то найти их можно будет в бумагах не по фамилии "Надаржинский", а по идентифицирущей личность "должности". Как "дьякона Тимофея" —в расходных книгах Великого посольства.
Проверка по архивным описям Кабинета безоговорочно подтвердила нашу гипотезу. Там упоминается лицо, отмеченное в документах как "духовник и протопресвитер". Только его зовут не Тимофей Васильевич Надаржинский, а покороче: (с. 55)Тимофей Васильев. Так, в 1717 году в Кабинет было подано "Просительное письмо духовника Тимофея Васильева на Ахтырского бригадира в разных разорениях дому ево духовникова и протчем ругательстве с особым о том известием"81.
Как видим, разорение и ругательства были учинены в том самом Ахтырском полку, откуда родом Надаржинский, и на тех землях, что ему, как помним, пожаловал царь. Ахтырским бригадиром в тот год была личность известная, и на хорошем виду у самого царя. Это Осипов Фёдор Осипович, ахтырский полковник, а с 1711 года и бригадир слободских полков. Это он в 1708 году передал донос Кочубея и Искры на Мазепу, через Меншикова и царевича Алексея —Петру I. Царя никогда не оставляло сожаление о судьбе Кочубея и что-то вроде раскаяния.
Факт временной утраты родовой фамилии двумя духовными лицами, близкими к Кремлю, по имени Тимофей, совмещает личности посольского дьякона Тимофея, оставленного, как и Иван Никитин, в Амстердаме в 1698 году, и вельможного протопресвитера Благовещенского собора Тимофея Васильева сына Надаржинского. Это означает, что по возвращению на родину молодой живописец имел все основания рассчитывать на покровительство царского духовника, которое открывало прямой доступ к Петру I, и придавало, возможно, Ивану отмеченный в его гравюрах кураж.
Возможно, покровительство Никитину влиятельнейшей духовной особы простерлось на долгие годы вперед, вплоть до смерти Екатерины I в 1727 году, поскольку Надаржинский был и ее духовником. Нельзя не обратить внимание на дату ухода престарелого Надаржинского в монастырь —1728 год. Перенесемся мысленно в это время. С датой совпадает смерть его любимого сына (А. А. Половцев). В предыдущем году скончалась Екатерина I. А в январе 1728 года веселый двор и вся знать отбыли с бубенцами в Москву —на долгие пять лет. Наступило время тотальной контрреформы, торжества старо-московской знати, Долгоруковых и Голицыных. Началось изгнание проникших иноземцев-иноверцев и искоренения местной бесовщины. Ставший в одночасье никем, старый священник с польскими корнями, слишком близкий к царю-реформатору, просто не мог быть среди приглашенных в Москву на коронацию юного Петра II. Поэтому в тот момент Надаржинский находился, скорее всего, в опустевшем Петербурге. В предыдущей книге мы показали, что в тот же год, в том же месте, должен был находиться и Иван Никитин82. С отъездом двора и знати поток заказов на портреты, несомненно, превратился в исчезающий ручеек. Поэтому можно предположить, что в том 1728 году, в Петербурге, Иван Никитин написал один или несколько портретов своего уходящего из мира старого наставника, отца Тимофея. Быть может, один из них, или список с него, показывали в конце XIX века посетителям Ахтырского монастыря. Быть может, со временем будет опознан другой портрет Т. В. Надаржинского кисти Ивана Никитина.
И последнее. Мы не оставили без внимание существенный вопрос об упомянутом московском домовладении Надаржинского, пожалованном ему у Каменного моста. Мы его просто отложили до одной из следующих глав.
1.14. Перечень основных результатов (с. 56-58)
(с. 56)Сформулируем кратко основные результаты данной главы.
1. Человек по имени "Иван Никитин" фигурировал в 1705 году в числе учеников Адриана Шхонебека в Оружейной палате. Там он несколько месяцев осваивал исключительно технику гравюры.
2. Им была полностью самостоятельно создана по крайней мере одна гравюра в технике офорта. На ней был представлен библейский сюжет "Богоматерь со Спасителем". Эта гравюра в четверть листа имела надпись "Иван Никитин".
3. В 1705 —начале 1706 года Шхонебек гравировал две доски по специальному повелению царя. Это парадные портреты Петра I и фельдмаршала Б. П. Шереметева. Обе эти гравюры имели ряд качеств, резко отличных от любых других вещей, созданных Шхонебеком или его учениками. Они имеют подпись только гравера —Шхонебека. Имя инвентора —создателя композиции и рисунка на эстампах не указано.
4. И на том, и на другом листе воплощен сложный сюжет, выходящий далеко за рамки традиционного европейского портрета. Его развернутое изложение достигается специфическим методом —введением особым способом знаковых образов и символов на вторых планах. Такая художественная манера является уникальным почерком живописца Ивана Никитина, и следовательно, эквивалентна безусловной художественной подписи автора рисунка под данными гравюрами. Следовательно, человек, упомянутый в документах Оружейной палаты за 1705 год —живописец Иван Никитин.
Идентификация личности автора рисунков к портретам Петра I и Б. П. Шереметева и расшифровка как сюжетов, так и методов их воплощения, в своей совокупности равносильно доказательству следующих тезисов.
5. Иван Никитин действительно обучался живописи в Амстердаме в 1698–1704 годах и вернулся в Москву в 1704 году.
6. По всей вероятности, его учителями в Голландии были известный амстердамский живописец Маттеус Вулфрат, чье влияние сказалось в упомянутых рисунках к гравюре, и словесник —славянофил Илья Копиевский, преподавший начала европейской образованности, языков, античной истории и мифологии. Духовно его окармлял в Амстердаме, по крайней мере на первых порах, дьякон Тимофей, он же будущий протопресвитер Благовещенского собора Кремля и духовник Петра I и Екатерины I Тимофей Васильев сын Надаржинский. Последний имел владения в Малороссии, в Ахтырском полку и в Москве, у Каменного моста.
В предыдущих книгах мы изучали разные периоды жизни и творчества зрелого Ивана Никитина: его итальянскую стажировку, служение при Петре I и после его кончины —вплоть до сибирского финала жизни живописца. В этой главе мы заглянули в его невообразимо далекую юность —через окошко первых произведений молодого художника. И увидели довольно образованного юношу, ощутили горизонт и удивительную нестандартность его художественного мышления, зрелость разума, способного на концептуальные решения, чутье психолога.
(с. 57)Особенно четко проступают черты личности художника в портрете Б. П. Шереметева. Вместо заказанного парадного портрета он, опережая Европу на столетие, создал что-то вроде политической сатиры. Ее так бы и прочли, например, во Франции, лет через сто тридцать —сто сорок. Или же посчитали бы художественным памфлетом на тему "Ужасов войны".
Но в петровской России, в разгар войны, создать такой вот портрет главнокомандующего? Ее автор, как видим, —дерзкий, не поротый юноша, выросший на улицах вольного Амстердама. Поэтому необходимо дополнить портрет самого Ивана такими чертами, как независимость, саркастичность, бравада и даже молодая задиристость. Однако, все это отсутствует во второй гравюре. Конечно, там изображен сам государь, да и сюжет державный. И тем не менее, на фоне портрета Шереметева вещь кажется попыткой исправиться после полученной трепки с указанием юному мастеровому на его место. Неудовольствие Петра I могло быть продолжительным.
Следующие достоверные известия о Иван Никитине относятся уже к 1714–1715 годам. Они также представлены в форме художественных произведений —портретов Прасковьи Иоанновны и "казака" в красном. Мы застаем Никитина уже в Петербурге. Туда он перебрался, скорее всего, еще в 1712 году под патронажем Михаила Аврамова, когда тот по указу Петра I взялся устраивать Типографию и перевез на берега Невы мастеров Оружейной палаты.
Но, как мы постараемся показать в следующей главе, была еще одна личность, европейски образованная, значительно более влиятельная, чем Аврамов, которая сыграла огромную роль в биографии Ивана Никитина. Речь пойдет о вышеупомянутом сербском графе Савве Лукиче Владиславиче-Рагузинском, том самом, который привез в Россию Ибрагима Ганнибала. Рагузинский вошел в жизнь молодого живописца, по видимому, еще за несколько лет до стажировки Никитина в Италии.
В заключение отметим следующее. В своих предыдущих работах автор указал неоспоримые признаки описанной уникальной художественной манеры Ивана Никитина не только на обнаруженном холсте "Венера, раненная стрелой Аму-
ра", но и, в частности, на хрестоматийном никитинском ?"Петр I на смертном ложе в ГРМ. Их очевидное присутствие еще и в гравированных портретах 1705 года замыкает во времени круговую цепь взаимно верифицирующих доказательств. Мы увидели, что художественный метод Ивана Никитина, столь отличающий его зрелые живописные работы, не складывался постепенно, "эволюционным" путем. Он возник в своих принципиальных чертах, конечно, по итогам раздумий и поисков, но как решение, принятое еще в молодости, в самом начале творческого пути большого русского художника. Этот новый результат окончательно исключает случайность в согласовании всех звеньев протяженной во времени логической цепи, которую автор создавал в предыдущих книгах и завершил в настоящей главе.
В ней мы выявили зафиксированный ранее уникальный художественный метод Никитина не на холсте, а на гравюре. То есть идентифицировали автора по признаку, который является более объективным и универсальным, чем переменчивые технические характеристики живописных произведений. Именно этот признак является ядром индивидуального художественного почерка Ивана Никитина. А это дает нам право безусловно атрибутировать Ивану Никитину какую —либо картину петровского времени на единственном основании —обнаружения в ней указанного уникального и (с. 58)неповторимого художественного качества. И мы воспользуемся этим критерием как инструментом атрибуции полотен. Именно таким путем мы намерены в данной книге вернуть Ивану Никитину несколько выдающихся работ петровского времени.
1.15. К методологии предстоящих атрибуций (с. 58-59)
При реализации подобной программы следует всегда иметь в виду одно важнейшее ограничение, налагаемое общей логикой научной атрибуции картины некоторому художнику. Без его учета атрибуционное решение не является научным, даже если оно принято, например, уверенным большинством голосов на собрании специалистов. Суть этого ограничения в том, что наличие в данном произведении уникального квалифицирующего свойства является достаточным, но не необходимым признаком для атрибуции вещи конкретному живописцу.
Применительно к нашей теме этот тезис принимает следующую конкретную форму. Творческое наследие Ивана Никитина, умершего, судя по всему, в 1742 году по пути из ссылки, из Тобольска в Москву, можно условно разделить на две части. Первая состоит из завершенных и оплаченных работ, переданных заказчикам и находившихся в их домах на момент ареста живописца 8 августа 1732 года. Вещи этой группы рассеялись уже в мрачное аннинское время, очень быстро утратив связь с именем "государственного преступника" Ивана Никитина, сидевшего в Петропавловской крепости. Из них сохранились за Никитиным разве что портреты Прасковьи Иоанновны и барона С. Г. Строганова, имеющие надписи об его авторстве.
Вторую, меньшую часть, образовали произведения, находившиеся в день ареста в петербургском и московском домах Никитина. Эта группа состояла из "интимных", не заказных работ, написанных живописцем для себя. Включала она, вероятно, и чем-то памятные Никитину вещи, такие, как самый ранний портрет Петра I, о котором речь впереди, или венецианская "Венера, раненная стрелой Амура". И еще —подготовительные этюды, и те картины, что не были закончены из-за снятия заказа, например, по причине смерти или ареста заинтересованного лица.
Никитин не был обязан придавать "домашним" вещам "товарный" вид, что смущает искусствоведов как досадная незавершенность или даже недостаток мастеровитости самого живописца. Очевидными признаками незаконченности "страдают", например, портрет "напольного гетмана" и изображение усопшего Петра I, то, что в Русском музее. Для интимных вещей годились и уже употребленные домашние холсты —после повторной грунтовки, что фиксируют рентгенограммы.
Но для нас наибольший интерес представляют произведения Ивана Никитина как раз "домашней" группы. В работе над ними этот тонкий художник мог не принимать во внимание неподготовленность заказчика петровского времени к восприятию высокого искусства и к бремени абстрактных размышлений.
Поэтому логично полагать, что именно эти «интимные" вещи отличались общим признаком — удостоверяющей автора печатью живописного метода Ивана Никитина. Его, скорее всего, не будет в заказных портретах кисти Никитина.
(с. 59)Вот почему наш качественный признак при атрибуции какой-то картины Ивану Никитину не является необходимым.
К сожалению, подобная осторожность сегодня не является привилегированной. В наши дни в качестве критерия, имеющего при атрибуции Никитину необходимый характер, декретируется некий наукообразный набор чисто "технических" данных. Мы отложим его скрупулезный анализ до главы 7 настоящей работы. Пока же нам не избежать нескольких замечаний общего порядка83.
В настоящее время при атрибуции какой-либо картины Ивану Никитину проверяется прежде всего соответствие ее характеристик некоему эталону, установленному технологами. "Эталонный" свод технико-технологических характеристик (болюсный грунт, энергичный наклонный короткий мазок, под определенным углом, щетинной кистью), признаётся сегодня авторитетными специалистами необходимым критерием при атрибуции какого-либо произведения Ивану Никитину.
Указанный набор берёт своё начало в статье С. В. Римской-Корсаковой 1977 года84. Эта работа написана по результатам технико-технологических исследований шести картин Ивана Никитина, за которым автор статьи сохранила лишь четыре (стр. 198). Установленные аппаратурным способом данные тех шести картин были подвергнуты проверке на соответствие вышеупомянутому набору признаков. Но сам этот набор, как видно из текста статьи, был оформлен по характеристикам этих же картин, т. е. фактически априорен.
Общая логика подобных методов исследования состоит в том, что, изучая эталонный ряд работ художника (он включает все известные картины, гарантированно ему принадлежащие), вы выявляете в них некую общую закономерность. Затем полученным таким способом ключом экзаменуете претензию некой картины войти в этот эталонный ряд. Такой подход строг только при условии достаточной полноты базового ряда картин. В чём она состоит?
В идеале требуется изучение экспертом множествакартин данного мастера, исполненных на протяжении всейеготворческойжизни. (Утрируя, заметим, что этот императив может заменить только письменная гарантия самого художника в том, что он ни в коей мере никогда не варьировал художественные материалы, не менял состав грунта, красок, типы кистей и не экспериментировал с мазком). Нам могут возразить, что те несколько картин, что сегодня формируют эталонный ряд Никитина, относятся к разным периодам его жизни. Но ведь и отбирались они по соответствию упомянутому "набору", прочие же, как, например, круглый портрет Петра I в ГРМ и портрет П. П. Шафирова в ЯХМ, технологами "отвергались".
На основании изложенного автор не будет в дальнейшем при атрибуции вещей Никитину считать необходимой какую-либо из якобы "эталонных" технических компонент его художественного "почерка"85. Разумеется, в обоснование своей позиции мы в главе 7 подвергнем самому тщательному анализу конкретную процедуру атрибуций вещей петровского времени по техническим характеристикам, существующую со второй половины 1970-х годов.
1.16. Примечания к главе 1 (с. 60-69)
(с. 60)1. Я. Штелин. Любопытные и достопамятные сведения о императоре Петре Великом. СПб, 1786.
2. Я. Штелин, с. 176–77.
3. П. Н. Петров. Русские живописцы-пенсионеры Петра Великаго. // Вестник изящных искусств. 1883. Т. 1. С. 143.
4. Я. Штелин, с. 178.
5. В. П. Головков. Феномен живописца Ивана Никитина. СПб: Нестор-История, 2015. С. 10–1.
6. Там же, с. 44–1.
7. Успех русской дипломатии был полным: по заключенному Константинопольскому договору Россия получала Азов и Таганрог с прилегающими землями. Отменялась унизительная ежегодная "дача" крымскому хану —тяжкий отголосок монголо-татарского ига, несовместимый с достоинством европейского государства, каким становилась Россия. Русские богомольцы получили право на свободное посещение святых мест в Палестине.
8. Шведский король был выдающимся тактиком, но, по молодости и неопытности, никудышным стратегом. Нарвский разгром в ноябре 1700 года, последовавшая оценка Петром I его причин и последствий повлекли осознание царем размаха предстоящих трудностей тяжелой затяжной войны с первоклассной европейской державой во имя достижения жизненно важных национальных целей. А Карл XII после Нарвы посчитал, что русская армия слишком слаба, чтобы в ближайшей перспективе угрожать шведским позициям на севере, и отказался от наступления на Москву в пользу вторжения в Саксонию и Польшу. В рамках классической полевой стратегии: первая колонна марширует, вторая колонна марширует… это было совершенно верное решение. Но оно привело к начальному стратегическому провалу юного шведского короля, оказавшемуся в конечном итоге фатальным. Он не принял во внимание личность верховного руководителя противной стороны. Этот просчет дал Петру I возможность восстановить силы после поражения под Нарвой.
9. В Голландии, конечно, происходили кое-какие важные вещи, связанные с поставками в Россию военных материалов, но то были заботы Ф. А. Головина да искусного посла в Гааге А. А. Матвеева.
10. Adriaan Schoonebeek или Schoonebeck; 1661–705.
11. В. П. Головков. Феномен…, с. 78–4.
12. Вполне вероятно, что именно Михаил Аврамов дал такой совет Петру I, взяв тем самым Ивана Никитина под свою опеку. И, как увидим, далеко не в последний раз. Их жизненные пути, как показано в предыдущей работе автора, еще многократно пересекутся.
13. "…принят … Андреан Шонбек резать на меди чертежные карты и глобосы и персоны и иные пропорции в травах и в мелочи и печатать на листах и в книги".
(с. 61)14. Д. А. Ровинский. Подробный Словарь русских граверов XVI —XIX вв. —Санктпетербург, 1895 (Посмертное издание). С. 78.
15. Там же, с. 80.
16. Там же, с. 73.
17. Там же, с. 75.
18. А. Е. Викторов. Описание записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов: 2 вып. —М., 1883. с. 479. № 990, сл. л. 315.
19. Д. А. Ровинский. Подробный Словарь русских граверов…, с. 789.
20. А. Е. Викторов Описание записных книг…, с. 482. № 994. Л. 585–46.
21. Видимо, здесь дело не в том, что у одного из двух маститых исследователей —Ровинского или Викторова —перепутана дата. В них иной порядок перечисления имен учеников. Оба исследователя прекрасно знали, что в расчетных документах той эпохи фамилии писались по степени убывания окладов. Следовательно, авторы располагали независимыми архивными источниками. В 1704–705 годах состав команды оставался тем же. Но Шхонебек периодически информировал начальство об успехах и прилежании учеников. В соответствии с чем устанавливался оклад того или иного из них. Вот, например, одно из доношений Шхонебека при установлении кормовых денег: ”Алексей Зубов первый ученик и в том учении искусен; Петр Бунин второй ученик, посредственно знает; Василий Томилов третий ученик и учение принимает хорошо. 15 дек. 1702 г. Adr. Schonebech”.
22. Первоначально, в 1699 году, у Шхонебека были только два ученика —Петр Бунин, наследственно владевший кое-какими навыками гравера и семнадцатилетний Алексей Зубов. Им было определено первоначальное поденное жалованье 8 и 4 денги соответственно. По прошествии времени, подучившийся и, вероятно, удрученный таким разрывом в размере довольствия, А. Зубов подал челобитную о повышении своего жалования. Тогда и Петр Бунин, посчитав свой оклад маловатым для его уровня мастерства, представил в палату гравюру с изображением апостола, с оригинала Дюрера, с удостоверением Шхонебека в том, что"тот лист работы ученика его Петра Бунина". Вследствие чего определено ему, Бунину, к прежним его кормовым деньгам придать еще по четыре деньги. Всего получилось по 12 денег на день, а у Алексея Зубова жалованье так и осталось в 4 деньги на день.
Д. А. Ровинский. Русские народные картинки. СПб, ИАН, 1881, кн IV, с. 730: "1333. Эта гравюра П. Бунина скопирована с оригинала Дюрера (из числа пяти апостолов); в сборнике Есипова… приложена с нея копия. Петр Бунин, ученик А. Шхонебека представлял эту работу в 1696 году (1699 —В.Г.) при удостоверении Шхонебека, что "тот лист работы ученика его Петра Бунина, и что сверх того ко иным его Андреяновым мастерства вещам прилежание Бунин имеет тщаливое со усердием"; вследствие чего определено ему, Бунину, "за его во учении вышеписаннаго прилежное радение и во искустве познание к прежним ево кормовым деньгам придать еще по четыре деньги, всего и с прежними по 2 алтына на день", против Алексея Зубова, который получал тогда 4 деньги на день (Д. А. Ровинский, Словарь русских граверов, стр. 164)". (с. 62)Однако, превосходство Зубова над Буниным было столь очевидным, что его последующие челобитные с представлением своих работ, к коим прикладывался рекомендательный отзыв Шхонебека, вскоре восстановили справедливость. Отметим, что в своих квалификационных работах и Зубов, и Бунин не рисковали на собственную инвенцию, предпочтя копировать на доску рисунок с известного оригинала. (Д. А. Ровинский. Словарь…, с. 221: "1703 год. … Февраля 25 —марта 17. О прибавке кормовых Ал. Зубову, который представил Распятие с листов, данных Шхонебеком, с отзывом Шхонебека". В огромном архиве обладавшего широким кругозором академика И. Х. Гамеля, переданного в БИАН, сохранились выписки из бумаг Оружейной палаты. (Документы из тома XXVIII бумаг академика И. Х. Гамеля воспроизводит Д. А. Ровинский в Словаре…, от с. 183). Среди них есть документ, описывающий в деталях процедуру прохождения в Оружейной палате упоминавшейся выше челобитной Петра Бунина о повышении жалованья от 18 сентября 1701 года. С учетом бюрократической практики той эпохи, можно не сомневаться в ее типовом характере. Поскольку архивный текст содержит ценные для нас сведения, чье значение выходит далеко за рамки данного частного случая, необходимо его пространно процитировать: "Такую же челобитную, как Зубов, подал 18 сентября Петр Бунин, чтобы ему к 8 деньгам на день сделали прибавку". И для означения мастерства своего принес он Петр в Оружейную палату лист по фряски напечатан образ святаго Апостола Варфоломея. На сем листе написал дьяк Алексей Курбатов: По указу Великаго Государя взять у Андреяна скаску: сей лист грыдорования того ли его ученика, и в тщании ко учению усердие он имеет ли? И грыдорованнаго дела мастер Андреян Шанубек во свидетельство вышеписаннаго листа сказал, что тот лист работы ученика его Петра Бунина и сверх того ко иным его Андреянова мастерства вещем прилежание имеет тщалив со усердием. Adrian Schoonebeck. И сентября 22 Боярин Ф. А. Головин с тов. слушав выписку о сем деле, приказал: грыдоровалнаго дела мастера иноземца Андреяна Шхонебека ученику ево во учении вышеписаннаго прилежное радение и искустве познания, к прежним его кормовым деньгам придачи учинить по четыре деньги, всего и с прежними по два алтына на день…". (Д. А. Ровинский, Словарь, стр. 183). Упомянутый здесь "Указ Великаго Государя" имеет несомненно регламентный характер устанавливающий общую процедуру прохождения аттестационных дел в учреждениях того времени. Перед нами тот прецедент к которому восходит вся традиция аттестаций учеников петровского времени. Она останется незыблемой и на долгое время после смерти Петра. Точно в соответствии с ней будет проходить и квалификационный экзамен Андрея Матвеева, вернувшегося в Россию из Голландии в августе 1727 года. Поэтому у нас нет сомнений, что именно так, в деталях, должно было проходить "освидетельствование" вернувшегося Ивана Никитина в конце 1704 —начале 1705 годов. Его отличие от случаев с Буниным и Зубовым состояло в том, что отучившийся шесть лет в Амстердаме молодой художник, нужно думать, представил Ф. А. Головину со товарищи собственную, а не репродукционную вещь с листа, предложенного Шхонебеком. Оставит он за собой, должно (с. 63)быть, и выбор сюжета.
23. В. П. Головков. Феномен…, с. 18–9.
24. Там же, с. 168–72.
25. Она опубликована Д. А. Ровинским в виде краткого описания под № 1131Атна с. 670 тома IV его фундаментального туда "Русские народные картинки" 1881 года.
26. В Словаре Д. А. Ровинского, в Алфавитном Указателе, с. 471.
27. Здесь в скобках ссылка на текст, приведенный выше, на ил. 5.
28. Печатные картинки не делились еще в тот период на барские и простонародные. Духовные листы лепились на стены как в царских палатах и барских хоромах, так и в простых избах. В упоминавшейся выше описи вещейьв московском доме Ивана Никитина среди прочих произведений, несомненно собственных, имеется следующая любопытная запись: "Образцовых бумажных картин —9 листов, да рисованных 5 листов". "Образцовые картины" на бумаги, записанные отдельно от рисунков, конечно, гравюры.
29. У Д. А. Ровинского неверно указан второй инициал Яковлева. Несомненно, это типографская опечатка, поскольку в нескольких других упоминаниях его коллекции в томах Д. А. Ровинского инициалы Василия Ивановича Яковлева указаны правильно.
30. Собранные В. И. Яковлевым рукописные материалы находятся в фондах Пушкинского Дома. Судя по описи, там нет гравюр. Книжное же собрание В. И. Яковлева попало, скорее всего, в БАН.
31. Тогда на досках редко обозначали даты, но само присутствие на листе имени гравера Шхонебека определяет время создания офорта несколькими годами его работы в России.
32. Д. А. Ровинский. Материалы для русской иконографии. V том. 1886. "162. Портрет Бориса Петровича Шереметева, гравированный Адрианом Шхонебеком. Единственный экземпляр этого замечательного листа находится в собрании графа Д. Ив. Толстого".
33. Д. А. Ровинский. Словарь, с. 790–91.
34. Попытки некоторых исследователей объяснить ее тем, что приехавший в Россию Шхонебек мог захватить с собой из Амстердама медные доски "секонд хэнд", подлежавшие подчистке, выглядят по крайне мере натянуто.
35. А. Е. Викторов. Описание записных книг …, с. 476, л. 385.
36. Там же, на с. 477, за 1703 год: "Л. 171–82, с 29 генв. Дело об уплате денег Андриану Шхонбеку, по представленному им (на Голландском яз.) счету, за разные покупки и издержки…".
37. Была создана гравюра с надписью: "Панорама сражения на реке Амовже при впадении ее в Чудское озеро 4 (14) мая 1704. Гравюра Адриана Шхонебека".
38. Н. И. Павленко. Птенцы гнезда петрова. —М.: Мысль, 1994. С. 258.
39. Письма и бумаги императора Петра Великого. (ПиБ). Т. 3, 1893, (1704–1705), № 769.
40. Там же, № 745.
41. Там же, с. 297, № 789
(с. 64)42. Там же, с. 296, № 788.
43. Там же, с. 391, № 864.
44. Моменты раздачи больших наград и почестей в петровские годы можно определить по датам торжественных въездов в столицу с сооружением триумфальных ворот и организацией фейерверков. Празднества уcтpаивались часто, охватывали всю столицу. Вот их хронология: В 1702 году в честь одержанной Б. П. Шереметевым под Эрстфером победы на Красной площади была сооружена "триумфальная светлица" и галерея-сени, где Петр I давал военному сословию длившийся всю ночь банкет. Закончилось празднество трехчасовым фейерверком. В том же 1702 году по случаю взятия Ниеншанца состоялось торжественное шествие войск через трое триумфальных ворот. В следующем 1703 году празднества с сооружением четырех ворот для торжественного шествия войск проводились в связи со взятием Ниеншанца, Копорья, завоеванием Ингерманландии и закладкой в устье Невы крепости Санкт-Петербург. 14 декабря 1704 года по случаю взятия Дерпта и Нарвы вновь состоялся торжественный "вход" в столицу, к которому было приурочено cтpоительство уже семи триумфальных ворот. Следующий "вход с торжеством" в Москву состоялся 19 декабря 1705 года; к нему Петр приказал "прежние триумфальные ворота построить вновь да зделать пирамиду". Как видим, в 1700–705 годах главным героем торжеств Шереметев был только в 1702 году, в честь победы под Эрстфером.
45. А. Е. Викторов. С. 481–82. "№ 995. Л. 2–. Приход деньгам за апр. —сент. 1705. … Л. 174, 206, 232, 293, 414… Расходы по гравировальным работам Шхонбека".
46. Восстание было неплохо подготовлено. Ночью 30 июля 1705 года происходят погромы домов высшего начальства и массовые убийства офицеров гарнизона. Сразу после начала восстания был создан новый аппарат административного управления и проведено народное собрание (казачий круг) на Соборной площади в кремле. Выступление стрельца И. Шелудяка, объяснившего народу причины восстания, встретило полную поддержку. На кругу был вынесен ряд решений, в том числе о конфискации имущества бывших начальников. На круг был приведен скрывавшийся в курятнике воевода Ржевский и здесь же казнен. К восставшим присоединился и ряд городов: Красный Яр, Черный Яр, Гурьев.
47. В другом письме, отправленном в начале мая следующего года тому же корреспонденту, Шереметев повторил жалобу: "Если мне здесь прожить, прошу, чтоб Михайло Щепотева от меня взять… непрестанно пьян. Боюсь, чево б надо мною не учинил; ракеты денно и ночно пущает; опасно, чтоб города не выжег". Головин был того же мнения о Щепотьеве: "О Щепотеве я известен; знаю его все, какой человек". (Н. И. Павленко, с 272).
48. РГАДА, ф.9, оп.2, л. 8. "Экстракт что зделал с Астраханскими бнтувщиками фелтьмаршал Граф Шереметев".
49. Там же.
50. Н. И. Павленко. Птенцы.., с. 280.
51. Там же, с. 271.
(с. 65)52. Д. А. Ровинский. Словарь граверов, с. 790–91.
53. Н. И. Павленко сообщает без ссылки на источник (с. 577): "Мальчиком привез его Владиславич в Москву еще в 1704 году: "И явил робяток трех человек арапов". Два брата предназначались в дом Федора Алексеевича Головина, а третий —в дом П. А. Толстого".
54. Такая датировка противоречит мнению Д. А. Ровинского. Но в данном пункте мы не можем с ним согласиться. Д. А. Ровинский извлек дату создания данной гравюры из надписи в нижнем поле гравюры: "петр первыи, император./присно прибавитель. Царь / и самодержец всероссийский/…" путем следующего заключения: "Судя по титулу "присноприбавитель", портрет этот награвирован вскоре после взятия Азова". То есть, надо полагать, в 1696 году, за месяцы до поездки Петра в Европу с Великим посольством. И кто же в тот ранний год мог награвировать эту вещь? Кроме того, на гравюре есть надпись: "Грыдоровал Андриан Шхонебек", который впервые появился в Оружейной палате только 10 октября 1698 года. С другой стороны, разве можно сопоставить "присноприбавление" земель в походах 1695–696 гг. и завоевание обширнейших территорий в Прибалтике в кампании 1704 года?