27. О достоверности сообщений П.Н.Петрова (с. 148-153)

Перейдём к рассмотрению другого отложенного вопроса. Насколько можно доверять сообщению П.Н.Петрова о пути в Академию художеств никитинских произведений, о роли канцлера М.И.Воронцова, о получении им сведений об Иване Никитине непосредственно от его брата Романа?

Конечно, все предыдущие выводы сохраняют силу вне зависимости от того, каким образом произведения Никитина оказались в ИАХ. Поэтому вопрос доверия к данной части текста статьи П.Н.Петрова 1883 года – отдельный, имеющий самостоятельный интерес.

Авторы Каталога ГРМ 1998 года не склонны верить цитированным выше строкам П.Н.Петрова в части, касающейся судьбы конкретных вещей Никитина - портретов усопшего Петра I и "напольного гетмана". Имеется в виду сообщение П.Н.Петрова о поступлении этих вещей в ИАХ из взятого в казну канцлерского дома М.И.Воронцова.

Причина тому весьма веская - несовпадение дат. В Каталоге ГРМ 1998 года по поводу портрета "напольного гетмана" прямо сказано, что "утверждение П.Н.Петрова о том, что портрет поступил из купленного в казну дома канцлера М.И.Воронцова ошибочно". Категоричность фразы объясняется, вероятно, тем, что на обороте картины имеется наклейка с печатью и надписью пером" ... конторы всмотрение живописцу гроту 1744 го". То есть картина была во дворце уже в 1744 году, а дом М.И.Воронцова куплен в казну значительно позже.

В строке наклейки имеется ввиду зверописец Георг Христофор Гроот, приехавший в Россию в 1741 году. Согласно заключённому с ним контракту, Грооту действительно было вменено наблюдение за дворцовыми картинами. Камерцалмейстерская контора получает предписание "имеющиеся в наличности живописные работы ... все без изъятия .. отдать в смотрение и содержание живописцу Грооту с приложением к ним ярлыков и конторской сургучной печатью с распиской".¹¹²

Вероятно, наклейка на обороте портрета и была таким "ярлыком". Тогда годом поступления портрета "напольного гетмана" действительно следует считать 1744 -й и признать, что П.Н.Петров ошибался в отношении этого портрета, поскольку покупка канцлерского дома Воронцова в казну состоялась в 1763 году. Но тогда не следует безоговорочно доверять и другим сообщениям Петрова об участии М.И.Воронцова в судьбе картин из наследства Никитина?

Однако мы не будем безоговорочно, без изучения сопутствующих обстоятельств и фактов, доверять, как кажется, бесспорному "материальному" свидетельству - наклейке на картине.

Смущает тот факт, что Роман Никитин, совсем недавно, в 1742 году, вернувшийся в Москву после десятилетнего заключения и ссылки, не имевший связей в Петербурге, уже в 1744 году не только повёз в столицу продавать лучшую картину покойного брата, но и в том преуспел, сумев продать во дворец эту не подписанную и совсем не парадную вещь. А ведь ему после возвращения в Москву нужно было время на вступление в права наследства, на простое жизнеустройство. (Кроме того, в 1742 году он писал образа в Московском Златоустовском монастыре.)

В собрании картин Академии художеств в XVIII и первых десятилетиях XIX века не существовал музейный порядок в современном его понимании. А во втором десятилетии XIX века, как видели, и вовсе царила атмосфера всеобщей расхлябанности. В упоминавшемся рапорте Совету академии от 11 июня 1818 года о своём вступлении в должность библиотекаря А.Г.Ухтомский писал: "Картины всякого звания......многия повреждены, из коих некоторыя прорваны, другие замараны красками, иные же не имеют и принадлежащих им рам...".¹¹³

Впрочем, на плохое состояние некоторых картин в академическом собрании указывал ещё К.И.Головачевский в описи 1773 года: у огромных холстов Лагрене (№ 134) и Фонтебассо (№135) он отметил "вспертие подмоченные от нужника".

Нам представляется, что либо беспечные ученики, либо сам гравёр по меди А.Г.Ухтомский, наводивший в меру своих сил и возможностей в этом хаосе порядок в 1818 году, могли наклеить куда угодно любые отвалившиеся ярлыки и наклейки.

Головачевский, если имелись на то основания, обязательно заносил в свою опись данные о том, когда, откуда, от кого именно поступила та или иная вещь. Если бы на портрете "напольного гетмана" в 1773 году имелась бы упомянутая в Каталоге ГРМ 1998 года наклейка "..в смотрение живописцу гроту 1744 го", Головачевский, вероятно, упомянул бы имя Гроота в соответствующей графе описи.

Но дело не только в наклейке. На обороте «портрета усопшего Петра» нет никаких наклеек. И всё же авторы Каталога ГРМ 1998 года настаивают на ошибочности версии П.Н.Петрова в отношении и этого портрета. Правда, с меньшей категоричностью (вероятно, ввиду отсутствия наклейки). Картина, цитируем этот каталог, "передана в ИАХ по распоряжению Екатерины II из старого деревянного Зимнего дворца на Невском пр. близ Полицейского моста вместе с 28 другими картинами (Сомов 1872, № 1; Васильчиков А.А. О портретах Петра Великого. М., с. 97-98). По другой, по-видимому неверной, версии, поступила в ИАХ из купленного в казну дома канцлера М.И.Воронцова (Петров, 1883, с. 218.)."¹¹⁴

Быть может, причина недоверия авторов каталога ГРМ к сообщению П.Н.Петрова теперь и в отношении портрета усопшего Петра кроется в текстах указанных ими источников, т.е. в работах А.И.Сомова и А.А.Васильчикова?

Но в них нет ни даты распоряжения Екатерины II, ни содержания этого документа. А.И.Сомов указал всего лишь: "Этот портрет поступил в Академию, вместе с другими картинами, из Зимняго дворца, в 1762 г."¹¹⁵

Что касается работы А.А.Васильчикова, то приведенный выше текст из Каталога ГРМ 1998 года есть не что иное, как почти дословная цитата из этой работы.

Но не полная. А.А.Васильчиков по поводу " картины, изображающей Петра на смертном одре" в действительности написал следующее:

"Она была подарена академии художеств Екатериною Великою в 1762 году, вместе с другими 28 картинами из старого деревяннаго зимняго дворца, стоявшаго на Невском, близ Полицейскаго моста. В академии картина эта считается за произведение Танауера. Известный исследователь старины П.Н.Петров нашел, что в приемном списке Головачевскаго нами описываемая картина была внесена под именем Никитина. Оно так и есть."¹¹⁶

Однако, последнее утверждение Васильчикова ошибочно. На самом деле в описи Головачевского 1773 года и портрет усопшего Петра, и портрет "напольного гетмана" обозначены как работы неизвестного художника.¹¹⁷

Поэтому к данным А.А.Васильчикова следует отнестись по крайней мере с осторожностью.

В другом месте своей книги 1872 года А.А.Васильчиков отметил: "Многими интересными сведениями о художестве в России обязаны мы.. изысканиям П.Н.Петрова. Г. Петров к сожалению ещё не окончил большаго своего труда об Академии художеств, в котором найдется много новых сведений".¹¹⁸

Так что А.А.Васильчиков, видимо, пользовался устными сообщениями П.Н.Петрова.

По всей вероятности, первоисточником путанной исторической традиции - указание 1762 года как даты поступления никитинских работ в ИАХ, (что делает ошибочным сообщение П.Н.Петрова с упоминанием канцлерского дома М.И.Воронцова), - является всё та же опись Головачевского 1773 года. В ней он указал именно 1762 год как дату поступления вещей из дворца. А не ошибся ли Кирила Иванович Головачевский?

Можно показать, что при составлении своей описи Головачевский не твёрдо владел архивными данными из бумаг ИАХ. В этом нет ничего удивительного. Учет в академии не был, мягко говоря, в удовлетворительном состоянии.

Например, как упоминалось, в той же описи Головачевского есть раздел:

"Сверх коталога данного 1765 году найдены картины и портреты..".¹¹⁹ Именно в этом разделе описи 1773 года (№№ 319-329) впервые упомянут портрет "напольного гетмана" - без указания размеров и имени автора.

Так же неизвестен Головачевскому автор портрета усопшего Петра. Следовательно, Головачевский не располагал архивной "запиской Кокоринова".

(В отличие, по-видимому, от Ухтомского, который в своей описи 1818 года восстановил имя автора портрета усопшего Петра - Иван Никитин.)

Поэтому в 1773 году за дату поступления картин из дворца по личному распоряжению Екатерины II Головачевский мог принять и обозначить не 1763, а 1762, т.е. год вступления императрицы на престол. (Конечно, нельзя исключить, что какая-то часть картин могла быть передана в академию из дворца и в 1762 году.¹²⁰)

Но в пользу того, что личное распоряжение императрицы о передаче в академию значительной партии картин, (в том числе части вещей, бывших некогда в "канцлерском доме" Воронцова), могло последовать именно в 1763 году, свидетельствуют существенные, на наш взгляд, аргументы.

Дело не только в том, что во второй половине 1762 года у только что вступившей на трон Екатерины было достаточно других забот. В действительности, к делам Академии художеств новая императрица вплотную обратилась именно в 1763 году.¹²¹ Для понимания обстоятельств этого знакового события в истории ИАХ необходимо принять во внимание положение основателя и куратора Академии художеств И.И.Шувалова в переломном 1762 году.

Ставший в 22 года фаворитом сорокалетней Елизаветы Петровны, И.И.Шувалов удерживал (с помощью двоюродного брата, хваткого П.И.Шувалова) своё исключительное положение с 1749 года вплоть до переворота 1762 года.

"По возвращении государыни в Петербург в 1751 году явился было ему весьма опасный совместник в лице молодаго подпоручика гвардии Никиты Афанасьевича Бекетова, но его скоро отстранили, с помощью какого-то притирания, которое дал ему граф П.И.Шувалов и которое обезобразило его наружность."¹²²

Но у Екатерины II, натерпевшейся в своё время от родни И.И.Шувалова, он оказался в опале и первые месяцы нового царствования держался в тени. (Известен отзыв Екатерины II о деяниях П.И.Шувалова. Они были "«хотя и не весьма для общества полезными, но достаточно прибыльными для самого его".)

Удобный случай привлечь внимание новой императрицы к Академии художеств представился И.И.Шувалову только на коронации 22 сентября 1762 года. Он завёл речь с государыней об Академии, представив ей нового профессора исторической живописи Стефано Торелли и пенсионера академии Лосенко, привезшего с собой из Парижа картину "Андрей Первозванный".¹²³

Екатерина II по обыкновению подошла к проблеме весьма основательно. И.И.Шувалову было поручено продумать пакет реформ академии. По воле императрицы он составляет "Учреждение императорской академии художеств", помеченное мартом 1763 года, а также регламент и штат Академии. (Как известно, при Елизавете Петровне «Трех знатнейших искусств Академия» была отделением Московского университета.) Проект регламента Шувалова не был утвержден.

Последние ордера Шувалова Кокоринову датируются мартом 1763 года.¹²⁴ В том же месяце И.И.Шувалов на долгие годы покидает Россию.

Указом от 3 марта 1763 года управление Академией художеств возложено на И.И.Бецкого. В ней начинаются преобразования. Представляется, что именно при реализации реформ академии в 1763 году, отмеченном особым вниманием к ней императрицы, и было отдано распоряжении о передаче из дворца в академию большой партии картин. В том числе, вероятно, и из воронцовского собрания в канцлерском доме, взятом "с имуществом" в казну в том же году.

Возможно, впрочем, что картины из канцлерского дома передавались в ИАХ неоднократно.

В распоряжении Головачевского был, по всей видимости, некий документ, на основании которого он отметил в своей описи 1773 года: "Ея Императорское Величество удостоя академию освященным своим прибытием в 769 году из устно повелеть соизволила взять в академию из канцлерскаго дому картины кои наидутся .... во испонение онаго высочайшаго повеления получены от туда 1770 году генваря мца следующие картины". (№№ 310 - 312). В том числе одинаковые по размерам работы "Натьера" - большие портреты Петра I и Екатерины I.¹²⁵

На основании всего вышеизложенного, возвращаясь к сообщению П.Н.Петрова 1883 года (о получении Воронцовым сведений от ещё жившего Романа Никитина, о поступлении в ИАХ работ И.Никитина из воронцовского собрания в канцлерском доме, о существовании "записки А.Ф.Кокоринова"), будем считать, что для сомнений в его обоснованности нет достаточных оснований.

Как помним, именно П.Н.Петров первым, после десятилетий ошибочных атрибуций, в своём Каталоге 1870 года восстановил авторство И.Никитина картин в академическом "музеуме" - портретов усопшего Петра и "напольного гетмана" (№№ 113, 75). Он это сделал безапелляционно, не аргументируя. Полагаем, что для такого серьёзного исследователя основанием для столь ответственного шага мог быть только ещё один бесспорный документ, (помимо "записки Кокоринова"), в котором эти портреты прямо связаны с именем Ивана Никитина.

При данных обстоятельствах, на наш взгляд, таким документом могло быть только свидетельство самого гр. М.И.Воронцова, например, в одном из его многочисленных писем племяннику, А.Р.Воронцову, племяннице, кн. Е.Р.Дашковой или самому И.И.Шувалову, с которым сохранялись взаимное расположение и оживлённая переписка.

Об этом документе П.Н.Петров мог узнать от своего коллеги, историка Петра Ивановича Бартенева, составителя и издателя "Русского Архива". П.И. Бартенев в 1870 - 1897 годах работал с фамильным архивом князей Воронцовых, в том числе с бумагами канцлера М.И.Воронцова. Первые 4 книги - "Бумаги графа Михайла Ларионовича Воронцова" - многотомного издания выходили как раз в 1870 - 1872 годах и содержали документы М.И.Воронцова. (К сожалению, далеко не все. П.И.Бартенев отдавал приоритет бумагам, имеющим отношение к государственной деятельности канцлера.)

Среди опубликованных П.И. Бартеневым многочисленных служебных документов М.И.Воронцова, писем И.И.Шувалову и племяннику А.Р.Воронцову, нам не удалось найти строки, имеющие отношение к Роману Никитину. Но большая часть архивов Воронцовых до сих пор не опубликована.¹²⁶

Попутно заметим, что существование в распоряжении П.Н.Петрова свидетельства самого М.И.Воронцова объяснило бы ту безапелляционность, с которой он в статье 1883 года отождествил одну из строк описи Сырейщикова 1737 года с копией "Madonna della sedia" Рафаэля. Добавим, что М.И.Воронцов дарил в разное время ИАХ не только картины. Это отмечено всё в той же описи Головачевского.¹²⁷

В конце концов, не столь существенно, попали вещи Ивана Никитина в Императорскую Академию художеств из канцлерского дома Воронцова или иным путём. Но восстановление доверия к соответствующей части текста статьи П.Н.Петрова возвращает нас к его замечанию о получении М.И.Воронцовым сведений об Иване Никитине непосредственно от брата Романа. А это даёт шанс поиску новых данных о жизни живописца в неопубликованных частях разрозненных архивов Воронцовых.