ЧАСТЬ 2 Доказательство «амстердамской гипотезы» о юности Ивана Никитина
1.2 Постановка задачи
Поэтому второй, после сообщения Земцова, документальной опорой теории голландского ученичества юного Ивана Никитина могли бы стать архивные документы Великого посольства. Проблема, однако, в том, что сохранилось лишь малое их число.
Само же событие первого заграничного путешествия Петра 1697-1698 годов столь грандиозно, столь перенасыщено множеством первостепенных исторических событий и вовлеченных персонажей, что факт присутствия какого -то недоросля в гуще посольских людей в Амстердаме слишком незначителен, чтобы быть зафиксированным в сохранившихся бумагах Великого посольства. Будь он все же упомянут, сей факт давно был бы открыт историками русского исскуства и триумфально опубликован.
Мы, однако, предположили, что какой-то шанс на успех поиска все же существует, если принять во внимание, что в конце XVII века московский подросток мог бы путешествовать по Европам лишь под чьим-то патронажем. И вот персона его взрослого покровителя, причастная к выдающемуся историческому событию, должна быть достаточно весомой, чтобы оставить след в посольских документах.
2.2 Алгоритм поиска
Начинать поиск гипотетического покровителя юнца Ивана Никитина следовало, конечно, с начального списочного состава великого посольского каравана, 8 июня 1697 года пустившегося в путь из Кенигсберга в портовый Пиллау. Оттуда ему, каравану, надлежало добираться морем до Любека - на пути к Голландии.
Известен опубликованный в 1858 году Н. Г. Устряловым «список Пиллау», который включает почти две с половиной сотни человек. Документ достоверен, поскольку содержит пометки известной руки второго великого посла, боярина Ф.А. Головина, (он же воинский комиссарий)67. В нем пофамильно указаны не только такие маститые фигуры, как великие послы со своими людьми, или единственный посольский священник Иван Поборский, но также и вся господская обслуга, и «карлы», и повара, и музыканты.
Конечно, среди посольских негласно присутствовал и сам царь, и несколько особо близких к нему важных персон. Дабы не скомпрометировать строжайшее инкогнито странствующего царя Петра, все упомянутые сподвижники были прикрыты, как и сам государь, псевдонимами.
Разумеется, тайна блюлась прежде всего в письменных документах, имеющих доказательную силу. Особенно - в хранимых бумагах «строгой отчетности», таких, как денежные ведомости.
С учетом этих данных, обозревая весь посольский список отплывавших из Пиллау к Амстердаму, было нетрудно убедиться, что в нем не значится какая-либо фигура, сопровождаемая неким бесфамильным подростком.
Остается предположить самостоятельность маршрута искомой пары лиц по диковинной Европе, из Москвы до Амстердама. Допущение рискованное, предполагающее какие-то необычные обстоятельства. Ведь подобное странствие к Голландии, конечно, было бы возможно лишь по чрезвычайной потребности и по личному приказу государя.
Но, с другой стороны, именно нетривиальность повода должна «окрасить» для нас гипотетический след новоприбывших персонажей в посольских документах амстердамского периода. На него же должен указать и совершенно индивидуальный «маркер»: принципиальная «неразлучность» экзотической пары столь разновозрастных лиц.
3.2. Фигуры «священника Василья с сыном»
Посмотрим теперь на проблему нашего поиска под иным углом зрения. Из близких к царю людей, имеющих к тому же отношение к священническому семейству подростка Вани Никитина, была лишь одна подходящая персона — личный духовник царя, протопоп Архангельского собора Кремля Петр Васильев. Он же — супруг Федосьи Никитиной дочери, родной тетки будущего живописца Ивана Никитина.
Впрочем, связь священника Петра Васильева, царского исповедника, и юного Ивана Никитина была, скорее всего, еще более тесной. В 1685 году, наиболее, напомним, вероятном году рождения живописца, его дядя стал уже весьма видной персоной - священником Кремлевской церкви Спаса Нерукотворного69. А в те времена в Москве восприемником от купели новорожденного становилась наиболее преуспевшая в жизни персона, из особо близких к семье, но, обязательно, не кровный родственник. Отсюда следует, что юный Никитин приходился, скорее всего, не только племянником, но и крестным сыном священника Петра Васильева. Вот последнему и могла доверить священническая родня опеку над недорослем Иваном - на чужбине, в еретических европейских гнездовищах.
Но если протопоп Петр Васильев был действительно затребован государем в Амстердам, то когда, в какой месяц? И по какой такой неотложной надобности?
В своем месте мы показали высокую, особую значимость для молодого Петра I именно предпасхальной исповеди своему личному духовнику70.
Поэтому, когда стало ясно, что Великое посольство столь непредвиденно надолго задерживается в Европе, непременно должен был последовать вызов к Пасхе в Амстердам царского исповедника, священника Петра Васильева. Отсюда вытекает и наиболее вероятное время его прибытия в «заморскую» страну Голландию— к пасхальному апрелю 1698 года.
Прецедент царского вызова понадобившегося лица из Москвы в Амстердам известен: именно так при возникшей срочной потребности Петр I поступил с Яковом Брюсом. Тот, получив в Москве приказ царя, собрался в зимнюю дорогу и прибыл в Амстердам 18 декабря 1697 года.
Но появление в Голландии во плоти царского духовника катастрофически уничтожает строжайшее (отнюдь не формальное, не только в документах) инкогнито особы государя. Православному духовнику самодержца, очевидно, нечего делать в протестантской стране, не будь там царя собственной персоной. Поэтому, с необходимостью, фигура исповедника должна быть также прикрыта псевдонимом. Каким же? Да как у всех — фиктивной фамилией по отчеству своему.
Но как раз в этом месте возникает проблема. В трудах историков этот духовник известен без отчества, как священник Петр Васильев. Мы же установили отчество протопопа Архангельского собора Кремля — Васильевич. Вопрос этот — важнейший. Поэтому приводим «сканы» двух архивных документов 1701 и 1724 года (ил. 45 и 46)71.
«Дело о приводе к вере Архангельского собору Протопресвитеру Петру Васильевичу с братиею дорогобужских пушкарей...».
«...бьет челом его императорского величества духовника Протопресвитера Петра Васильевича жена его вдова Федосья Никитина дочь.»
4.2 Расходные книги подьячего Михаила Волкова
«Бухгалтерами и кассирами» Великого посольства были два подьячих Посольского приказа: Михаил Волков, служивший в Приказе с 1682 года, ведавший в путешествии «серебряной» частью казны Великого посольства, в ефимках (талерах) и второй, постарше, Михаил Родостамов, надзиравший над казной в золотых червонных.
В архивах сохранялся итоговый отчет подьячего Михаила Волкова, представленный им только в марте 1701 года. Эти «Расходные книги» подьячего М.Волкова, тщательно изученные, были аутентично опубликованы в 1868 году как Приложение к тому IX официального издания «Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными»72.
Заняли отчетные документы подьячего Михаила Волкова целых 123 страницы достаточно убористого шрифта. И в них, среди мельтешения людских имен, нужд и коллизий, как увидим, действительно появилось лицо, отвечающее всему означенному выше уникальному набору разноречивых требований.
Имени этого лица, повторим, не было в начальном «списке Пиллау». Оно появилось только в перечне подьячего Михайлы Волкова кормовых денежных выплат в Амстердаме - и именно за апрель 1698 года.
Соответствующий документ аутентично представлен в упомянутом издании «Памятники дипломатических сношений...» 1868 года, откуда мы заимствуем нижеследующий фрагмент (ил. 47):
«Да кормовых денег дано: священнику Иоанну Поборскому, с приезду из Англии, кормовых денег, апреля с двадесять девятого числа мая по двадесятое число, дватцать один ефимок; ...; священнику ж Василью с сыном кормовых денег апреля с первого числа по двадесять второе число, на три недели, одиннадцать ефимков, пять алтын, четыре денги».
Ил. 47. Фрагмент расходной ведомости подьячего Мих. Волкова
Как помним, в начальном «списке Пиллау» значился единственный выехавший из Москвы священник Великого посольства — Иван (Иоанн) Поборский. И вдруг, на далекой чужбине, в важнейшем отчетном денежном документе всплывает фигура второго священника, да в каком антураже, неуважительно лишенным фамилии, обозначенным просто по имени, как прислуга.
Бесфамильному «священнику Василию с сыном» позже случились и иные выплаты, которые мы подробно анализировали в книге "Феномен живописца Ивана Никитина" 2015 года. Эти денежные начисления записывались в неразлучной связке: «Священнику Василью с сыном» !
И появляется в расходной ведомости подьячего М.Волкова фигура "второго" священника как раз в ожидаемое в ремя — в пасхальном апреле месяце. А затем исчезает. Его достоверно нет среди основной массы посольских, отъехавших с царем 15 мая из Амстердама к Вене.
Первые две майские недели 1698 года государь, вернувшийся из Англии только 29 апреля, готовил морские конвои в Нарву и Архангельск с нанятыми на русскую службу иноземцами. А помимо этих (и многих прочих) хлопотливых дел решал, кого из молодых оставить в Амстердаме для профессионального ученья на благо отечества.
Из оставленных в Амстердаме людей в фрагментарных документах эпохи сохранилось лишь имя посольского дьякона Тимофея. Его третий великий посол П.Б. Возницын, в отсутствие государя, назначил было к отплытию домой в конвое к Нарве, да вернувшийся из Англии царь все круто изменил. И повелел оставить посольского дьякона в Амстердаме (для овладения вполне мирским мастерством «щурупного» дела в кораблестроении).
Вероятно, именно тогда же решил царь судьбу, среди прочих, и недоросля Ивана. За малолеткой на первых порах мог присмотреть как раз благочестивый дьякон Тимофей. Его, несомненно, хорошо знал духовник Петр Васильевич, он же протопоп Архангельского собора Кремля. Ведь дьякон Тимофей также служил в Кремле, в домашней церкви, той, «что у Великого Государя наверху»73. Так что Петр Васильевич, с дозволения царя, вполне мог доверить дьякону Тимофею надзор над юным родственником, оставляемым в ученье на протестантской чужбине.
Подводя промежуточный итог, мы видим, что с высокой вероятностью «священником Василием с сыном» являлась неразлучная пара: царский духовник — исповедник священник Петр Васильевич со своим юным родственником, недорослем Иваном Никитиным.
Представляется крайне маловероятным, чтобы протопоп захватил с собой в дорогостоящий "заморский" вояж такого малолетку - без испрошенного наперед согласия царя. А убедить Петра I, могло бы, несомненно, только полезное целевое назначение поездки юнца в Европу.
Отсюда вытекает, что государь еще в России должен был узнать об особых способностях подростка в рисовании. Вот почему некоторые красочные подробности встречи Петра Великого и мальчика Ивана Никитина, рассказанные Земцовым Штелину74, не столь уж фантастичны. Если, конечно, исключить их фантазийное обрамление - сдвиг по времени и месту к легендарному первому европейскому путешествию московского царя. По Земцову, как увидим, царь как-то застал в Амстердаме Ивана Никитина, «мальчика лет четырнадцати, который при неожиданном входе Государя спрятал в карман лист бумаги...».
У описанной «амстердамской» сцены вполне мог быть более ранний московский «прототип». Да и вряд ли память пожилого архитектора была тверда в малозначимых для него деталях. В том же, что юный родственник личного духовника царя и настоятеля второго по значению кремлевского собора имел все шансы попасться еще в России на глаза государю, не стоит и сомневаться. Ведь священник Петр Васильевич был близок к царю в молодые годы Петра. Достаточно указать на участие духовника в обоих длительных путешествиях царя на Север, к Архангельску, 1693-1694 годов75.
Более основательный анализ рассказа Земцова необходимо, однако, предварить следующими замечаниями.
5.2 Опровержение альтернативной гипотезы
Кроме этой таинственной личности, в ведомости М. Волкова фигурируют и иные персонажи, отсутствовавшие в первоначальном «списке Пиллау». С другой стороны, отчет подьячего М. Волкова исключительно ценен своей определенностью. В этой денежной ведомости непременно указывался признак, однозначно идентифицирующий получателя средств.
Поэтому мы с достоверностью, пофамильно, знаем всех объявлявшихся в Амстердаме соотечественников, взятых там на посольский кошт. Среди этих немногих лиц были достоверно идентифицируемые: команда будущих морских офицеров под началом Гавриила Коншина, да десять мореходов - «колмогорцев», а также несколько бывших «полонянников», включая Ивана Петрова и Василия Степанова. Последние являются русскими пленниками, скорее всего по Крыму и Азову, бежавшие из плена, добравшиеся до Амстердама и явившиеся там к великим послам.
Не являются ли подобными беглыми "полонянниками" и «священник Василий с сыном»? Это могло бы, вообще говоря, пусть с натяжкой, но объяснить и бесфамильность священника, и наличие при нем малолетнего сына. А если именно эта персона - единственная - формально не определена в ведомости как «полонянник», то исключительно по оплошности подьячего М. Волкова. В этом и состоит альтернативная гипотеза.
Мы, однако, имеем возможность защитить профессиональную добросовестность многоопытного подьячего
Дело в том, что высокоученые и педантичные архивисты XIX века, составители «Памятников дипломатических сношений» 1868 года, принимали к публикации не все сохранившиеся документы Великого посольства, а именно те, что хранились среди бумаг Посольского приказа.
Между тем, знаменитый архивариус первой половины XIX века Н.Н. Бантыш-Каменский, начальствовавший в госархивах, нашел и систематизировал документы 1697-1698 гг., касающиеся найма в Амстердаме великими послами иностранцев на русскую службу. (Названные документы собраны в РГАДА в единый фонд № 150).
Зная опытность и осмотрительность этого боярина, ближайшего сподвижника молодого царя, а также московские нравы того времени, логично было предположить, что и любой русский человек, явившийся в Амстердаме без бумаг, со своей легендой, под защиту и покровительство державного посольства, будет неминуемо пропущен через допросную процедуру, непременно фиксируемую в «экстрактах».
Вот эти-то «протоколы» и могли оказаться среди документов о найме послами иноземцев на русскую службу в 1697-1698 гг., собранных в описи Н.Н. Бантыш-Каменским. Так и оказалось.
28 февраля; 4 и 8 марта 1698 года:
За исключением «священника Василия с сыном», что и требовалось доказать. Случился, как видим тот вариант, когда отрицательный результат поиска решает проблему, устраняя саму возможность альтернативной гипотезы.
6.2 Идентификация персон, путешествующих инкогнито
Сохранившиеся в архиве «Расходныя книги посольства великих и полномочных послов генерала-адмирала Ф.Я Лефорта, воинского комиссария Ф.А. Головина и думного дьяка П.Б. Возницына в 1698 году» состоят из огромного множества листов. На подготовку окончательного отчета подьячим Михаилом Волковым ушло, как помним, много месяцев.
Именно в этом огромном множестве листов, в мельтешении сотен имен и в скопище коротких записей,- разбросаны всего несколько бесценных для нас фраз. Но именно они способны — при правильной «расшифровке» смыслов — послужить доказательствами нашей гипотезы об амстердамском ученичестве Ивана Никитина.
Многоопытный Михаил Волков, был, наряду с подьячим Михаилом Родостамовым, доверенным «бухгалтером» и «кассиром» Великого посольства. В тех совершенно необычных «полевых» условиях, в незнакомых иноземных государствах, он хранил и распределял огромные по тем временам суммы денег в «иностранной валюте».
Свой отчет он готовил уже в Москве, долго и тщательно, ощущая весь груз своей ответственности. Он видел, что его баланс не сходился, а в те времена кара растратчика ждала крайне суровая.
Вот почему только «1701 года Марта в 26 д. подал таковы книги подъячей Михайло Волков, и из них выписати о всем подлинно».
«Финансовый отчет» М. Волкова состоит из двух частей: А и Б. Первая часть А открывается «доходным» подразделом, который описывает происхождение поступивших ему подотчетных средств80.
После суммирования всех расходов подьячий М. Волков составляет общий баланс, который, увы, не сходится. Подьячий правдоподобно объясняет образовавшийся дефицит небрежностью послов и срочностью некоторых расходов, когда расчеты происходили «на ходу», без «бухгалтерской» записи.
В части А имеется единственная, уже нам упоминавшаяся, запись с указанием дуэта «священника Василья с сыном», причем в едином пассаже со «штатным» священником Иваном Поборским (ил. 45).
Группа Б имеет общий заголовок «Подробная запись расхода сих денег». Она охватывает период февраль-июнь 1698 года и имеет следующую помесячную разбивку : февраль-март , апрель, май и июнь.
Там «священник Василий с сыном» упомянуты дважды, как получатели кормовых денег. Обе записи датированы апрелем 1698 года. В документах за февраль-март, май и июнь имени «священника Василья» нет .
И тем не менее, в бухгалтерских записях за апрель эта персона появляется еще один раз, но в теперь — беспрецедентно - в неявном виде.
Именно она, эта запись за 24 апреля 1698 года, имеет для нас решающее значение. Потому что она - особенная среди рутинных выплат, потому что содержание ее предписал специальный приказ второго великого посла, «воинского комиссария» Ф.А. Головина, вернувшегося к тому времени из Англии.
И это - единственная во всем массиве отчетных финансовых документов запись, в которой получатель денежных средств идентифицируется косвенно, без указания фамилии или хотя бы имени. Но однозначно, - по факту события, связанного с бенефициаром.
Вот ее текст (ил. 48):
«Того же числа /Апреля в 24 день/ по приказу великих и полномочных послов, дано его В. Г-ря жалованья, для праздника Светлого Христова Воскресенья, в приказ: священнику, что отправлял службу Божию, пять ефимков; солдатам, которые были на море Гаврилу Коншину с товарыщи, десяти человеком, в приказ, дватцать ефимков;...»81.
Ил. 48. Запись от 24 апреля 1698 года. Амстердам
А государь, обещанный приезд которого из Англии к празднику Светлого Христова Воскресенья с такой надеждой ждали, - все не прибывал, не поспевал к пасхальному дню. Значит, он, царь, не смог бы и исповедаться своему духовнику, - ожидай его последний на другом берегу моря, в Амстердаме.
Доподлинно известно, как в предшествующие дни стремился к своим царь Петр. Увы, отплытие кораблей из Англии задержали сначала дела, а потом, в критический момент, налетевшая ужасная буря, потопившая немало кораблей82.
У ожидавших в Амстердаме, впрочем, были не менее важные причины для тревоги. Потому, что для православных русских людей того времени был немыслим святой праздник без торжественных богослужений. Потому, что, доподлинно, небольшая свита царя на английском острове включала и «штатного» священника Великого посольства Ивана Поборского.
А текст документа, представленного на ил. 47, доказывает, что его досрочного возвращения в Амстердам, к Пасхе — не случилось. Этот священник, как видим по той записи М. Волкова, добрался до Амстердама только 29 апреля, вместе с царем и свитой.
В день же 24 апреля И. Поборский был на втором из двух кораблей, уже вышедших в море, но застигнутых бурей и прятавшихся в закрытой от ветра английской бухте.
Вот почему в цитированной выше записи М.Волкова нет фамилии Поборского, штатного священника Великого посольства.
В тех обстоятельствах, предписанной сверху приказной анонимности священника могло быть только одно объяснение — строжайшее инкогнито и этого персонажа.
Последнее эквивалентно однозначной идентификации личности священника. Он - царский духовник Петр Васильевич, ожидавший царя для исповеди в Амстердаме вместе с «сыном».
По совокупности приведенных документальных свидетельств принимаем, с пренебрежимо малой вероятностью ошибки, что указанным анонимным священником мог быть только протопоп Петр Васильевич, личный духовник царя, присутствие которого в еретических странах мыслимо исключительно при особе государя, странствующего по Европе строго инкогнито.
Тогда малолетним «сыном» священника «Василия» с необходимостью должен оказаться его родственник, недоросль Иван Никитин, чье обучение живописи за границей отвечает интересам государства Российского.
7.2 Подведение итога
С одной стороны, эти вещи заведомо были созданы еще до приезда в Петербург Таннауера, единственного европейского художника, который мог хоть как-то примеряться в качестве учителя Ивана Никитина.
С другой стороны — они неопровержимо доказывают уверенное владение молодым художником живописью европейской школы, недостижимое без длительного обучения при наставничестве европейского профессионального художника.
Наконец, исторические реалии в Московии рубежа XVII – XVIII веков были такими , что только эпизод продолжительного амстердамского пребывания молодого Петра I с Великим посольством 1697-1698 годов открывал реальное окно возможностей для определения юного московского поповича Ивана Никитина к длительному европейскому ученичеству.
Взятые вместе, три указанных резона позволяют выдвигать гипотезу о продолжительном обучении живописи юного Никитина именно в Голландии, которое началось с момента отъезда царя и Великого посольства из Амстердама 15 мая 1698 года.
Вторым типом исходных источников являются письменные тексты. Для доказательства выдвинутой выше «амстердамской» гипотезы мы располагаем двумя документами.
Один из них — часть расчетной ведомости посольского «кассира», подьячего Михаила Волкова, за апрель-май 1698 года. Его одного, как мы только что видели, достаточно для доказательства «амстердамской» гипотезы.
Второй представляет собой рассказ по памяти об амстердамском ученичестве недоросля Никитина, записанный Я. Штелиным не позднее 1743 года84.
Каждый их названных двух документов подтверждает выдвинутую гипотезу, но второй только с определенной, пусть и не малой, степенью вероятности. Однако, между двумя текстами, обращаю внимание, из независимых друг от друга источников, существует столь сильная смысловая корреляция, что, они, взятые в совокупности, не только доказывают выдвинутую гипотезу с пренебрежимо малой вероятностью ошибки, но и вносят в нее необходимую конкретизацию — по датам и персоналиям.
Настал момент окончательной оценки «штелинского» текста XVIII века (ил. 47), теперь с учетом доказанности «амстердамской» гипотезы.
Рассказ М.Г. Земцова, как кажется, только рамочно соответствует уже доказанной гипотезе. Повествователь - известный архитектор Михаил Григорьевич Земцов, давний добрый знакомец и доверенное лицо ссыльного живописца Ивана Никитина. Именно М.Г. Земцову были адресованы последние известные строки Ивана Никитина, написанные им перед отправкой в Сибирь. Живописец поручал Земцову распорядиться оставляемым в С. Петербурге имуществом. Просил продать дом у Синего моста со всей утварью, деньги выслать, а если не получится — оставить все себе.
Доказанная гипотеза о пребывании царского духовника Петра Васильевича с «сыном» в Амстердаме в апреле 1698 года имеет необозримое поле следствий.
И любое из их, вытекающее с необходимостью, также превращается в доказанный факт. Приведем лишь один из примеров.
8.2 Реабилитация текста Земцова - Штелина
Доподлинно известно, что вернувшийся из Англии Петр I находился в Амстердаме с 29 апреля по 15 мая включительно. За это время он не мог не встретиться с юным Никитиным в месте компактного проживания посольских в «гостинице» на верфях Ост-индской компании. Поэтому, если в рассказе Земцова Штелину заменить фигуру царского «секретаря Никитина», упрощающую изложение по памяти пожилого архитектора — то в нем не останется ни единой детали, заведомо неправдоподобной. Судите сами о версии амстердамского эпизода в жизни Никитина в изложении М.Г. Земцова, которую мы воспроизводим по посмертному изданию книги Я. Штелина 1788 года (ил. 49):
(От Архитектора Земцова)».
Ил. 49. Начальный фрагмент главы 65 книги Я. Штелина по изданию 1788 года
Вице-адмирал Корнелиус (Корнелий Иванович) Крюйс, успевший с 1698 года послужить России, осенью 1702 года на голландском корабле вернулся на время в Амстердам. Он доставил в Голландию из Архангельска десятки «русских солдатских детей и иных чинов из недорослей для учения немецкого и голландского языков и матросского дела»86.
Для Ивана Никитина изложенный М.Г. Земцовым эпизод встречи с царем в Амстердаме должен был запечатлеться самым ярким воспоминанием жизни, о котором непременно, с подробностями, приукрашивая, рассказывают самым близким друзьям.
Поэтому, с разумной поправкой на очевидную романтическую беллетризацию небольшого штелинского текста, позволим себе предложить его реабилитацию как подлинного литературно-исторического памятника.
Нетрудно представить себе, сколь радикально изменилось наше восприятие фигуры Никитина, его творческих возможностей, когда выяснилось, что годы формирования личности живописца проходили не в Московии начала XVIII века, а в атмосфере европейского города Амстердама, зажиточного и вольного. Что его общим образованием ведал не приходский дьячок, а, по всей видимости, просвещенный амстердамский житель, Илья Федорович Копиевский (Копиевич), издатель, переводчик, поэт, писатель. (Этот эрудит и словесник, польско-белорусский выходец, владел славяно-русским языком)91.
И не по чудесному наитию, самоучкой, постигал юный Никитин основы живописи европейской школы, а систематическим изучением, под руководством известного амстердамского художника.
К 1705 году Иван Никитин представлял собой — по тем московским меркам — европейски образованного двадцатилетнего человека. Такое коренное изменение представлений о личности художника, о его интеллектуальных возможностях, технической подготовке как профессионального живописца - не может не стать толчком к фундаментальному переосмыслению его известных произведений. И в качестве «бонуса» дать в руки ключи к выявлению в запасниках целого ряда ранних работ Ивана Никитина, потерявших связь с его именем.
Закончим тему указанием на то, что доказательство «амстердамской» гипотезы о юности живописца Ивана Никитина служит замковым камнем всего свода аргументов в отношении открытого нами периода «раннего Никитина».
© В.П.Головков, 08.01.2022.